Когда в Пскове и Могилеве происходили трагические события, о которых я рассказал в предыдущих главах, царица с детьми, оставаясь в Александровском дворце, проводили дни в страхе и беспокойстве.

   Как мы знаем, охваченный тревожными предчувствиями, царь лишь после долгих колебаний решил 8 марта 1917 года покинуть Царское Село и отправиться в Ставку.

   Его отъезд был страшным ударом для царицы, потому что к страхам, порожденным политической напряженностью в стране, добавилось беспокойство за Алексея Николаевича, который вот уже несколько дней лежал в постели с корью, и его состояние усугублялось всевозможными осложнениями. Помимо всего, заболели и три великие княжны, и помочь матери было некому, кроме Марии Николаевны.

   10 марта мы узнали, что в Петрограде начались вооруженные столкновения между полицией и демонстрантами.

   Нехватка продовольствия породила недовольство беднейших слоев города. Все началось с небольших шествий, но скоро на улицы вылились толпы возмущенных людей, требующих хлеба.

   Я понимал, что у ее величества что-то было на уме, потому что, вопреки своему обыкновению, она свободно рассуждала о политических событиях и сказала мне, что Протопопов обвинил социалистов в ведении активной пропаганды среди железнодорожных служащих с целью помешать обеспечению города продовольствием.

   11-го ситуация стала критической и стали поступать крайне тревожные известия. Толпа прорвалась в центр города, а войска, которые были вызваны накануне, оказывали очень слабое сопротивление.

   Я слышал, что по указу императора сессия Думы была прервана, но ввиду крайней серьезности положения Дума проигнорировала указ и решила сформировать Исполнительный комитет, в чьи задачи входило наведение порядка.

   На следующий день столкновения возобновились с новой силой и восставшие сумели захватить арсенал. К вечеру я узнал (мне об этом сказали по телефону из Петрограда), что отдельные части нескольких полков гвардии – Павловского, Преображенского и др. – перешли на сторону восставших. Эта новость ошеломила царицу. Она с прошлого вечера находилась в крайне нервозном состоянии и понимала, что над всеми нами нависла опасность.

   Эти два дня она провела, разрываясь между комнатами дочерей и комнатой Алексея Николаевича, состояние которого ухудшилось, и по-прежнему делала все, чтобы скрыть от больных мучающее ее беспокойство.

   Утром 13 марта в 13.00 царица знаком попросила меня пройти в соседнюю комнату. Я в это время как раз входил в комнату Алексея Николаевича. Она сказала мне, что столица, по сути, находится в руках революционеров и что Дума только что сформировала Временное правительство во главе с Родзянко.

   – Дума оказалась в этот раз на высоте, – сказала она. – Я думаю, она поняла опасность, нависшую над страной, но боюсь, что уже поздно. Сформирован революционный комитет, который отказывается принимать власть Временного правительства. Я только что получила телеграмму от царя, в которой говорится, что он будет здесь в шесть утра, но он хочет, чтобы мы отправились в Гатчину^[55] или в другое место, чтобы встретиться с ним.

   Были отданы все необходимые распоряжения. Ее величество мучили ужасные сомнения. Она проинформировала Родзянко о том, что состояние ее сына и дочерей очень серьезно, но он ответил: «Когда горит дом, больных вывозят из него первыми».

   В 4 часа доктор Деревенько вернулся из госпиталя и сказал нам, что железные дороги вокруг Петрограда – в руках восставших, поэтому уехать мы не можем и вряд ли царь сможет добраться до нас.

   Около 9 вечера баронесса Буксгевден вошла в мою комнату. Она только что узнала, что гарнизон Царского Села сложил оружие, а на улицах слышна стрельба. Она собиралась сказать об этом царице, которая находилась рядом с дочерьми. Кстати, она именно в этот момент вышла из комнаты, и баронесса обрисовала ей положение вещей. Мы подошли к окнам. Мы увидели генерала Рейзена, который занял позицию напротив дворца во главе двух батальонов. Я также увидел несколько моряков охраны и казаков из эскорта. Парковые ворота были особенно хорошо укреплены: к ним с четырех сторон были подтянуты вооруженные люди, готовые в любой момент начать стрельбу.

   В этот момент мы услышали еще одну новость: восставшие движутся в нашем направлении и только что убили одного из дворцовых служащих в нескольких сотнях метров от дворца. Звуки стрельбы приближались, вооруженное столкновение казалось неизбежным. Царица была в ужасе от того, что кровопролитие может произойти прямо на ее глазах. Вместе с Марией Николаевной она вышла и призвала всех соблюдать спокойствие. Она умоляла вступить в переговоры с мятежниками. Это был ужасный момент, мы затаили дыхание в тревожном молчании. Единственная ошибка – и кровопролитие стало бы неизбежным. Однако в ситуацию вмешались офицеры, и переговоры начались. Восставшие прислушались к словам своих бывших командиров, и на них также повлияла решимость войск, оставшихся верными царю, стоять до конца.

   Постепенно всеобщее возбуждение несколько улеглось, и утром до нас дошли официальные распоряжения Временного правительства, которые положили конец ужасной ситуации.

   Днем ее величество послала за великим князем Павлом и спросила у него, не знает ли он, где сейчас царь. Великий князь ничего не знал. Когда царица задала ему вопрос о сложившемся положении вещей, он ответил, что, по его мнению, спасти ситуацию могло бы лишь незамедлительное введение конституции. Царица разделяла эту точку зрения, но ничего не могла сделать, поскольку с прошлого вечера не могла связаться с мужем.

   Весь день 15 марта прошел в напряженном ожидании. В 3.30 утра доктору Боткину позвонил член Временного правительства, чтобы узнать о состоянии здоровья Алексея Николаевича (впоследствии мы узнали, что в городе ходили слухи о его смерти).

   Следующий день не принес царице облегчения. Последние известия от мужа она получила три дня назад, и сейчас ее мучило собственное бездействие.^[56]

   К концу дня до дворца дошло известие об отречении царя. Царица отказывалась в это верить, но вскоре приехал великий князь Павел и подтвердил эту информацию. И все же она не верила. Только когда великий князь сообщил ей все подробности произошедшего, она смирилась с очевидным фактом. Накануне царь отрекся от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила.

   Императрица дошла до такого отчаяния, какое трудно себе представить, но все же мужество не покинуло ее. В тот же вечер я увидел ее в комнате Алексея Николаевича. На ее лицо было страшно взглянуть, но сверхъестественным усилием воли она заставила себя, как обычно, пройти в детскую, чтобы дети, которые ничего не знали о том, что произошло с момента отъезда царя в Ставку, ничего не заподозрили.

   Поздно ночью мы узнали, что великий князь Михаил отрекся от престола и что судьба России будет решена на заседании Учредительного собрания.

   На следующее утро, когда я вошел в комнату Алексея Николаевича, я увидел там царицу. Она была спокойна, но очень бледна. Казалось, за последние несколько дней она очень похудела и постарела.

   Днем ее величество получила телеграмму от царя, в которой он пытался успокоить ее и развеять ее страхи, а также сообщал, что находится в Могилеве, ожидая приезда вдовствующей императрицы.

   Прошло три дня. В половине одиннадцатого утра 21 марта ее величество вызвала меня к себе и сообщила, что Временное правительство направило в Царское Село генерала Корнилова, чтобы отныне царь и она сама находились под арестом, что те, кто не хочет оставаться здесь на положении заключенных, должны покинуть дворец до четырех часов дня. Я ответил, что решил остаться с ними.

   – Царь возвращается завтра. Алексею необходимо все рассказать. Вы сделаете это? А девочкам я все скажу сама.

   Было легко видеть, что она безмерно страдает, когда думает о том, как будут переживать девочки, узнав об отречении отца. К тому же девочки были больны, и печальные новости могли ухудшить их состояние.

   Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал, что завтра утром царь возвращается из Могилева и больше не вернется туда.

   – Почему?

   – Ваш папа больше не хочет быть главнокомандующим.

   Его это очень опечалило, потому что он очень любил эти поездки в Ставку.

   Через пару минут я продолжил:

   – Знаете, Алексей Николаевич, ваш папа больше не хочет быть царем.

   Он посмотрел на меня изумленно, пытаясь по моему лицу понять, что произошло.

   – Что? Почему?

   – Он очень устал, и к тому же в последнее время у него было очень много проблем.

   – Да, конечно. Мама говорила мне, что какие-то люди остановили его поезд, когда он хотел приехать сюда. Но разве потом папа не будет снова царем?

   Тогда я сказал ему, что царь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила, который также отказался от царствования.

   – Но кто же тогда будет царем?

   – Не знаю. Скорее всего, никто…

   Ни слова о себе. Ни единого намека на свои права наследника престола. Он был очень возбужден, щеки его пылали.

   Он помолчал немного, а потом сказал:

   – Но если не будет царя, то кто же будет править Россией?

   Я объяснил, что было сформировано Временное правительство и что оно будет управлять государством, пока не соберется Учредительное собрание, и тогда, возможно, его дядя Михаил взойдет на трон.

   И опять я был поражен скромностью мальчика.

   В 4 часа дня двери дворца закрылись. Мы были пленниками! Сборный полк охраны был заменен на полк из гарнизона Царского Села, и солдаты на посту должны были не охранять, а сторожить нас!

   В 11 утра 22 марта в сопровождении князя Долгорукого прибыл царь. Он сразу же прошел в детскую, где его ждала царица.

   После обеда он пришел в комнату Алексея Николаевича, где в это время находился и я, и приветствовал меня с обычной любезностью. Однако по его бледному, изможденному лицу было видно, что во время своего отсутствия он безмерно страдал.

   Таким образом, несмотря на сложившиеся обстоятельства, возвращение царя было праздником для всей семьи. Царица и Мария Николаевна, равно как и остальные дети, испытывали мучительные сомнения и страх: никто не знал, что ждет царя. Но в эти минуты испытания они были вместе, и это давало им силы и душевный комфорт. Казалось, их беды уменьшились, а их безграничная любовь друг к другу была той силой, которая помогала им смело глядеть в лицо страданиям.

   Несмотря на все свое самообладание, которое было столь характерно для царя, он не смог скрыть свои переживания, однако в кругу семьи немного расслабился и успокоился. Он провел с семьей большую часть дня, в остальное время читал или прогуливался с князем Долгоруким. Сначала ему запрещали выходить в парк, но разрешали гулять в небольшом саду, прилегающем ко дворцу. Там все еще было в снегу и повсюду стояли часовые.

   Царь принял все эти ограничения с изумительным спокойствием и величием. Ни слова упрека не сорвалось с его губ. Дело в том, что все его существо переполняла единственная страсть, которая была даже сильнее уз, связывающих его с семьей, – любовь к Родине. Мы чувствовали, что он готов простить все тем людям, которые подвергали его унижениям, если бы только они смогли спасти Россию.

   Царица большую часть времени проводила в шезлонге в комнате великих княжон или с Алексеем Николаевичем. Тревоги и эмоциональное напряжение полностью истощили ее, но после возвращения царя она обрела душевный покой и предавалась своим собственным мыслям, мало разговаривала и наконец сдавалась усталости и необходимости отдохнуть. Она была рада, что ей не надо больше бороться и что можно полностью посвятить себя тем, кого любит.

   Теперь она волновалась только за Марию Николаевну, которая заболела гораздо позже своих сестер, и ее состояние было очень тяжелым из-за воспаления легких вирусного происхождения. Вообще у нее было отличное здоровье и все для того, чтобы выздороветь. Она также была жертвой собственной преданности. Эта семнадцатилетняя девушка не щадила себя во время революционных событий. Она была главным утешением и подспорьем матери. В ночь на 13-е она нашла в себе смелость выйти вместе с ней к солдатам и стоять на холоде, хотя чувствовала, что уже начинает заболевать. К счастью, остальным детям было уже лучше, и они выздоравливали.

   Судя по всему, наше заточение в Царском Селе не обещало быть долгим, и ходили разговоры о скорой отправке нас в Германию. Но проходили дни, а наш отъезд все откладывался. Дело в том, что Временное правительство должно было пойти на контакт с крайне правыми и постепенно почувствовало, что власть ускользает из его рук. А мы были всего в нескольких часах езды поездом от финской границы, единственным препятствием была необходимость проезда через Петроград.

   Если бы власти действовали решительно и тайно, не составляло бы большого труда провезти императорскую семью до одного из финских портов, а оттуда – в любую зарубежную страну. Но они боялись взять на себя ответственность, и никто не хотел скомпрометировать себя. Еще раз судьба оказалась на страже.