Глава IX. Уральская операция

После поражения в Уфимской операции адмирал А. В. Колчак решил сохранить за собой стратегическую инициативу на левом крыле, где Южной армии, образованной 23 мая 1919 г. из Оренбургской казачьей армии генерала А. И. Дутова и Южной армейской группы генерала Г. А. Белова, удалось выйти на подступы к Николаевску и Бугульме. С целью улучшить управление войсками адмирал Колчак издал приказ о создании единой Российской (Русской) армии, которая включала Сибирскую (в июле 1919 г. разделена на 1–ю и 2–ю Сибирские армии), Западную (вскоре переименована в 3–ю армию), Южную отдельную (с сентября 1919 г. — Оренбургская) армии, Дальневосточную и Семиреченскую группы войск, отдельный Сибирский казачий корпус, три сводные пехотные и одну кадровую кавалерийскую бригады^[216]. В оперативном отношении главнокомандующему Российской армией подчинялась Уральская отдельная армия. Западная (3–я) армия должна была удерживать направление Златоуст, Челябинск, закрепившись на линии реки Уфы. Сибирская армия имела задачей прикрытие направления Пермь, Екатеринбург, обороняясь по линии реки Камы.

Генерал А. Н. Пепеляев, командовавший в то время Северной группой войск, оценивая положение, сложившееся на фронте к концу июня, писал:

«Блестяще начавшееся наступление Западной армии окрыляло многих надеждой, что близок час окончательной победы над врагом. Но шло время, и не только высшим начальникам, но и младшим строевым офицерам становилось ясно, что Западная армия»зарвалась»и, будучи малочисленной, не сможет выдержать контрнаступление противника, если таковое будет им сорганизовано. Между тем стремительное движение вперед Западной армии вызвало и преждевременное наступление Южной группы Сибирской армии. Результат теперь ясен: наступление сорвалось и дало большевикам видимое доказательство хрупкости создаваемого нами дела».

В то время как войска Российской армии на своем правом крыле и в центре терпели поражения, на ее левом крыле Уральская отдельная армия создала серьезную угрозу Уральску. Армией с апреля 1919 г. командовал генерал B. C. Толстов, который еще в марте был избран войсковым атаманом Уральского казачьего войска. B. C. Толстову еще не было 35 лет. Он окончил Николаевское кавалерийское училище, участвовал в Первой мировой войне, командовал 6–м Уральским казачьим полком. В январе 1918 г. Толстов поднял восстание против большевиков в Астрахани, затем в Гурьеве, с марта командовал Гурьевской группой войск. В январе — феврале 1920 г., после разгрома Уральской армии, совершил с остатками своих войск так называемый «марш смерти» по безлюдной Казахско–Туркменской степи до форта Александровский. В апреле того же года вышел к Красноводску, а затем перешел в Персию. После этого выехал во Францию, затем в Австралию, где умер в 1956 г.

B.C. Толстов, возглавив Уральскую армию, жестоко расправлялся с теми, кто поддерживал большевиков. В концентрационных лагерях находилось более 10 тыс. раненых и больных красноармейцев. В июле — августе 1919 г. казачьи части, отступавшие под ударами красных войск, расстреляли в Лбищенске 4 тыс. красноармейцев, в Бударине — 1, 5 тыс. человек. А. Михайлов, вспоминая об этом, писал:

«Вообще техника пыток и расстрела попадающих в руки белоказаков и чехоучредиловцев коммунистов и красногвардейцев была доведена до совершенства. Расстреливаемому давали лопатку, он рыл сам себе могилу, и когда она была готова, жертву ставили на край ямы, в которую и падало расстрелянное тело.

Уральские белоказаки заставляли пленных ложиться плашмя и грызть землю, потом принимались пороть плетьми и шомполами. Дальше обычно начиналось шкуродерство, в буквальном смысле слова. Вырывали глаза, отрезали уши и нос, на спине вырезали различные советские и царские вензеля, а то просто длинные ремни. Пытали до тех пор, пока от человека оставался бездыханный кровавый обрубок. В Уральске и посейчас в музее хранится перчатка человеческой кожи, снятая с руки пленного красноармейца белым казачьим офицером».

Все это нисколько не оправдывает генерала Толстова и тех, кто выполнял его приказания. Но, невольно возникает вопрос: чем же были обусловлены все жестокости? Основной причиной их стала так называемая политика «расказачивания», начатая еще в январе 1919 г. на Дону. Тогда Оргбюро ЦК РКП(б) направило 24 января в партийные организации циркулярное письмо ЦК об отношении к казакам. «Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, — говорилось в письме, — признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления (подчеркнуто нами. — Авт.)». Авторы письма требовали «провести массовый террор против богатых казаков» и «беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое‑либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Предписывалось конфисковать хлеб, переселить «пришлую бедноту» на казачьи земли, уравнять пришлых «иногородних» с казаками в земельном отношении, провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после указанного срока его сдачи. Под письмом стояли подписи членов ЦК Я. М. Свердлова, Н. Н. Крестинского и М. Ф. Владимирского. Впоследствии ряд репрессивных мер в отношении казачества был отменен, но на практика политика «расказачивания» продолжалась.

Вот что писал по этому поводу командир советского Донского корпуса бывший войсковой старшина Ф. К. Миронов в своем приказе–воззвании от 22 августа 1919 г.:

«… Теперь установлено, что восстания в казачьих областях вызывают искусственно, чтобы под видом подавления истребить казачье население.

Дон, если бы он не восстал, ждала та же участь, что и Урал.

В газете»Известия»от 10 августа 1919 года в № 176 мы читаем:«Помимо указанной выше причины нашей задержки у Оренбурга, нужно отметить также на редкость яростное сопротивление, оказываемое нам уральскими казаками. Отступая, казаки сжигают станицы, зажигают степь, портят воду и т.д.».

Спросим: что же заставляет уральских казаков ожесточенно драться и умирать, сжигая при отступлении свои родные станицы и хутора?На это отвечает нам телеграмма некоего Ружейникова, посланного Казачьим отделом ВЦИК на Урал строить Советскую власть. Он раз доносил, а над ним посмеялись. В отчаянии он телеграфирует вторично следующее:

«Москва. Кремль. Президиум ВЦИК. Совет Народной Рабоче–Крестьянской Обороны. Казачий Отдел.

Снова довожу до сведения о линии поведения Уральского областного ревкома. Его большинство ведет к окончательному срыву Советской власти в области. Большинство членов ревкома слепо проводит крайнюю политику тов. Ермоленко — самое беспощадное истребление казачества. Город и область разграблены. Возвращающиеся беженцы не находят своего имущества, часто не впускаются в свои дома. Началось самочинное переселение в дома беженцев крестьян пограничных уездов, захватывающих живой и мертвый инвентарь.

В подтверждение всего вышеуказанного привожу инструкцию советам:

§ 1. Все оставшиеся в рядах казачьей армии после первого марта объявляются вне закона и подлежат беспощадному истреблению.

§ 2. Все перебежчики, перешедшие на сторону Красной Армии после первого марта, подлежат безусловному аресту.

§ 3. Все семьи, оставшихся в рядах казачьей армии после первого марта, объявляются арестованными и заложниками.

§ 4. В случае самовольного ухода одного из семейств, объявленных заложниками, подлежат расстрелу все семьи, состоящие на учете данного Совета, и т. д….».

Что остается делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению? Только умирать с ожесточением.Что остается делать казаку, когда он знает, что его хата передана другому, его хозяйство захватывается чужими людьми, а семья выгнана в степь, на выгон? Только сжигать свои станицы и хутора.

Таким образом, в лице всего казачества мы видим жестоких мстителей коммунистам за поруганную правду, за поруганную справедливость, что в связи с общим недовольством трудящегося крестьянства России, вызванным теми коммунистами, — грозит окончательною гибелью революционным завоеваниям и новым тяжким рабствам народу.Чтобы спасти революционные завоевания, остается единственный путь: свалить партию коммунистов…»^[217].

Ф. К. Миронов, осмелившийся рассказать правду о «расказачивании», был объявлен «врагом народа», арестован, приговорен к расстрелу, затем помилован. В последующем он командовал 2–й конной армией, отличился при разгроме Русской армии генерала П. Н. Врангеля, снова был арестован чекистами и в 1921 г. убит при невыясненных (возможно, и не пытались выяснить) обстоятельствах в тюрьме.

Ружейников, упоминавшийся в письме Миронова, в конце 1920 г. направил в Оргбюро ЦК РКП(б) докладную записку, содержание которой наглядно показывает отношение руководства партии большевиков к уральскому казачеству. Воспользуемся этой запиской:

«По своему экономическому положению уральские казаки малым чем отличаются от других казачьих войск, а тем более и от своих соседей оренбуржцев (казаков). Так что корень всего не только в экономике.

Большую роль в деле продления самой ожесточенной борьбы с уральскими казаками сыграли, помимо всего прочего, приемы»насаждения»Советской власти среди уральских казаков…

Совершенно иным путем в деле строительства Советской власти среди уральских казаков пошел Уральский ревком первого назначения (председатель П. Г. Петровский. — Авт.). Составленный из людей пришлых, к тому же малоопытных в Советском строительстве, совершенно незнающих края, экономического положения уральских казаков, их быта, совершенно своеобразного уклада их жизни, сильно развитого среди уральских казаков религиозного фанатизма на почве беспросветной темноты, он с первых шагов вступил на неправильный путь.

1) Все уральское казачество огульно было признано им контрреволюционным — кулаческим, и не замедлили, разумеется, последовать соответствующие лица воздействия на него и борьбы с ним. 2) Был издан целый ряд»карающих»циркуляров, инструкций сельским и волостным советам, и без того не скупящимся на»решительные»меры воздействия, окончательно терроризовавших казачество… 3) Возвращающиеся беженцы, напуганные распространяемыми среди них белогвардейской сволочью разной масти всякими нелепыми слухами о»зверской»жестокости большевиков, часто не впускались в свои станицы и дома. 4) Домашнее имущество их, сельскохозяйственный живой и мертвый инвентарь расхищался. 5) Началась полоса»агитации»и»насаждения»принудительным путем»коммунии». 6) В самом городе Уральске с первых же дней были закрыты все»обжорки»на толкучем рынке, где питалась беднота городская, все дешевые чайные и столовые, мелкие лавчонки съестных припасов, мелкие торговые ларьки, киоски и пр. мелочь — все замерло. Через неделю беднота городская взвыла от голода, так как ничего в замен разрушенного не было организовано. Разумеется, это нисколько не отозвалось на тех, у кого были запасы продуктов. 7) Указания местных людей более трезво и серьезно смотрящих на вещи, на всю нелепость подобной»политики»не обращалось никакого внимания. 8) Предложение созвать съезд трудового казачества и организовать, хотя бы временно, Казачий Отдел, чтобы привлечь к строительству Советской власти трудовое казачество Обревкомом были решительно отвергнуты. 9) Наоборот разрабатывались проекты о выселении»кулацкого казачества», а таковым оно считалось на ²/ _v и переселении на его место крестьянской бедноты центральных губерний, прямолинейность подобной политики послужила лучшей агитацией для контрреволюции. Белогвардейские агенты очень умело использовали эти головотяпские приемы строительства Советской власти. И хотя два месяца спустя, после моего доклада центральной власти, был изменен курс политики в Уральской области, вновь назначенным предревкома тов. Ульяновым (И. И. Ульянов, в марте — мае 1919г. председатель Уральского областного ревкома. — Авт.), но было уже поздно. Агенты генерала Толстова уже успели сделать свое подлое дело. Путем посылки в тыл вооруженных отрядов они принудительно мобилизовали снова перешедшее было на нашу сторону казачество и подняли в тылу у нас восстания. 10) Мы своевременно не успели мобилизовать уральского трудового казачества и влить его в ряды нашей Красной армии, несмотря на то, что само трудовое казачество хотело это, чтобы противопоставить его белогвардейскому — офицерство–кулацкому казачеству.

За три месяца осады города Уральска военно–политическими работниками было сделано все, чтобы окончательно подорвать всякое доверие к Советской власти…Как на яркий пример укажу: в ночь на 6—7 мая 1919 г. из содержащихся в уральской тюрьме 350—400 человек 9–го Уральского казачьего полка, перешедшего на нашу сторону еще в марте месяце 1919 года с оружием в руках, было расстреляно 100— 120 человек — две камеры — без всякого разбора и суда и брошено в Урал лишь потому, что в случае эвакуации города Уральска у нас не было в то время достаточного количества конвоя.

Только мой категорический протест с заявлением Ревтрибуналу непременно сообщить Центру об этой возмутительной расправе с людьми, совершенно непричастными к вспыхнувшему восстанию среди уральских казаков, спасли оставшихся от расстрела. Через неделю по моему настоянию из них и добровольцев трудовых казаков города Уральска был сформирован казачий дивизион под командой вахмистра тов. Почиталина, который своими боевыми подвигами сыграл немалую роль в защите красного Уральска и вскоре сделался примерной во всех отношениях боевой частью 22–й дивизии… Примеров массового огульного, ничем не оправдываемого, расстрела можно было бы привести очень много…»^[218].

Первый председатель Уральского областного ревкома П. Г. Петровский родился в 1899 г. В марте — мае 1918 г. был председателем Городского райкома РКП(б) в Москве, в июне — декабре — комиссаром штаба 4–й армии, председателем Самарской губернской ЧК, в январе — феврале 1919 г. — военкомом, начальником политотдела 22–й стрелковой дивизии, а в апреле — июле — председателем Уральского горкома РКП(б), ревкома и одновременно руководителем обороны Уральска. Естественно, что 20–летний бывший гимназист, человек пришлый, понятия не имел ни об укладе жизни казаков, ни о традициях, ни о том, какую политику необходимо проводить в Уральской области.

Командование Уральской казачьей армии умело использовало в своих целях недовольство казаков теми мерами, которые проводил в жизнь Уральский ревком. Генерал Толстов сформировал Уральскую группу войск (4, 5 тыс. штыков, 7 тыс. сабель), которая в середине апреля нанесла поражение 22–й стрелковой дивизии 4–й армии под Лбищенском. Часть сил дивизии отошла к железнодорожной станции Шипово, Деркул, а часть — на Уральск. 20 апреля город был объявлен на военном положении. К 25 апреля казачьи части блокировали Уральск, а 9 мая полностью окружили город. Связь Уральска со штабом 4–й армии и Южной группой армий осуществлялась с помощью радиостанции и самолета. Под руководством военного инженера Д. М. Карбышева (впоследствии генерал–лейтенанта, Героя Советского Союза, замученного фашистами в лагере Маутхаузен) была создана система инженерных сооружений Уральска.

За оборону Уральска отвечал командующий 4–й армией К. А. Авксентьевский. Он был выдвиженцем Фрунзе, который знал его в свою бытность военкомом Ярославского военного округа. К. А. Авксентьсвскому было всего 29 лет. Он окончил военное училище, воевал на фронтах Первой мировой войны, дослужился до подпоручика. В начале 1918 г. Константин Алексеевич вступил в Красную Армию, был Вологодским губернским военным комиссаром, затем по рекомендации Фрунзе был назначен военкомом Ярославского военного округа, а 8 мая 1919 г. — командующим 4–й армией. В последующем Авксентьевский стал членом РВС Туркестанского фронта, 1–й армии, командовал войсками Заволжского военного округа, 2–й Революционной армией труда, 6–й армией. После Гражданской войны занимал ряд высоких должностей, в том числе был военным министром и главкомом Народно–революционной армии Дальневосточной республики, командующим войсками Среднеазиатского ноенного округа. В 1941 г. Константин Алексеевич попал под сталинский нож репрессий.

К 23 июня 1919 г. в Уральском районе, охваченном казачьими восстаниями, противник имел до 6 тыс. штыков и 15 тыс. сабель. 4–я армия, оборонявшаяся на Уральском направлении, насчитывала 11 500 штыков и 1500 сабель^[219]. Гарнизон Уральска состоял из частей 22–й стрелковой дивизии, боевой дружины, сформированной рабочими города, бронепоезда и бронелодки. Защитники города отразили несколько штурмов казаков 13, 17, 25 мая и 1 июня. К началу июня уральский гарнизон имел всего 400 штыков, 118 сабель при 19 пулеметах и 19 орудиях^[220]. Он испытывал большие затруднения с боеприпасами, продовольствием и фуражом. Командующий Восточным фронтом С. С. Каменев, оценивая 4–ю армию, в своем докладе, главкому И. И. Вацетису от 22 июня отмечал:

«… Основу этой армии составляют давно расшатанная 22 дивизия, остальные же войска представляют собой молодые части, введенные в дело в силу необходимости в недоформированном виде. В настоящее время 4 армия переживает особенно острый кризис, так как противник на последних днях нанес поражение одной из групп ее войск, действовавшей в районе Шипова, другая же крупная группа скована обороной Уральска»^[221].

Этот вывод дополняет доклад командующего армией К. А. Авксентьевского от 2 июля в Реввоенсовет Южной группы войск^[222]:

«Главным недостатком IV армии является ее партизанский характер. До сих пор многие части армии имеют склонность к выборному началу. Против командиров, бывших офицеров, ведется злостная, разлагающая дисциплину агитация. Зачастую целые полки выносят резолюцию недоверия не только своему ближайшему командному составу, но даже штарму–IV, штабу Южной группы, обвиняя их в предательстве и измене.

Для примера можно указать выступление в этом духе полка»Красной звезды»в Пугачеве, также непрекращающуюся провокацию в полках Плясунковской группы. До сих пор в армии гуляют безнаказанно убийцы Линдова и Майорова. Куриловский полк, принимавший активное участие в этом убийстве, продолжает терроризировать высшее командование. В армии очень часты случаи неисполнения боевых приказов, самовольного оставления позиций и прочее. Отдельные демагоги и провокаторы пользуются в армии колоссальным влиянием. Одним словом, можно сказать, что значительная часть наших неудач на Уральском фронте объясняется партизанщиной, которой пропитана IV армия.

Реввоенсовет–IV приступил к самым энергичным мерам по очистке армии от провокаторско–партизанских элементов. С этой целью в первую очередь изымаются главари и вдохновители контрреволюционных выступлений. Уже арестован командир бронепоезда Богданов — инициатор убийства Линдова. Принимаются меры к аресту других демагогов. Наряду с этим Реввоенсовет–IV будет постепенно устранять из армии всех ответственных, тем более популярных лиц, хотя и не замешанных ни в каких преступлениях, но являющихся вождями партизанщины. Но борьба с разложением IV армии будет действенной только тогда, когда в этом направлении одинаково будут работать все заинтересованные инстанции…»

Необходимо было срочно оказать помощь осажденному Уральску. М. В. Фрунзе планировал перебросить на Уральское направление часть сил, высвободившихся после занятия Уфы. Однако осуществить свой замысел ему сразу не удалось, так как 11 июня командующий Восточным фронтом С. С. Каменев приказал выделить из состава Туркестанской армии 2–ю стрелковую дивизию для спешной переброски ее на другой фронт. В ночь на 14 июня штаб Туркестанской армии получил еще одно приказание о выделении из состава армии и переброске на другой фронт дополнительно 31–й стрелковой дивизии. Фрунзе был обеспокоен ослаблением войск Туркестанской армии, о чем сообщил 15 июня Каменеву. Приведем выдержку из доклада командующего Туркестанской армией:

«… Увод с фронта Туркестанской армии двух дивизий в разгаре операции, помимо необходимости прекратить наступление и выпустить инициативу из рук, чрезвычайно невыгодно отразится на моральном состоянии войск, не могущих себе достаточно обоснованно уяснить необходимость такого ослабления фронта. При содействии соседей со времени взятия Уфы я мог бы поручиться за окончание операции в течение ближайших 10 дней, то есть к 20 июня. Разгром противника, находящегося в районе Уфы, развязал бы руки высшему командованию, причем я считаю, что, успешно закончивши Уфимскую операцию, можно было бы выделить хотя бы те же самые две дивизии без всякого ущерба для устойчивости нашего расположения на путях к Златоусту.

Мною уже давно было предположено после Уфимской операции перебросить 25–ю дивизию на уральский фронт, требующий немедленной поддержки значительными силами, так как состояние 4–й армии совершенно не гарантирует не только обладания за нами Уральским районом, но грозит полной неустойкой, в результате каковой чрезвычайно усложнится положение на всем фронте Южной группы, и это поставит в безвыходное положение 1–ю армию. Снявши с фронта Туркестанской армии две дивизии для переброски на другие фронты, не представится возможным перебросить к Уральску 25–ю дивизию, что в свою очередь может создать чрезвычайные осложнения. Помимо этого, оценивая важность различных фронтов Советской России, не может быть сомнения, что наиболее важным врагом является Колчак, решительный успех над которым даст возможность в ближайшее время изменить общее стратегическое положение, невзирая на серьезные неудачи на других фронтах.

Исходя из этих соображений, я считаю долгом ходатайствовать об отмене полученногд приказания и ограничиться переброской на другой фронт лишь одной бригады 2–й дивизии, фактически приступившей к посадке, и, во всяком случае, не трогать ни одной другой дивизии с тем, чтобы всеми оставшимися силами продолжить решительное наступление, не останавливаясь впредь до достижения серьезных результатов. В случае отклонения моего ходатайства доношу, что части могут быть вынуждены перейти к пассивной обороне с оттяжкой всех сил на левый берег реки Белая, с оставлением, быть может, и самой Уфы. При такой обстановке чрезвычайно растянутым расположением левого фланга 1–й армии, не могущего надлежаще обеспечить районы Уфы, с юга нельзя будет оказать должное сопротивление недобитому противнику, который будет иметь полную возможность, собрав ударный кулак, решительно изменить обстановку в свою пользу. Наконец, переброска в район Уральска 25–й дивизии ныне необходима более чем когда‑либо, в связи с неудачами 4–й армии и серьезной угрозой уничтожения последних ее сил. Переброску 25–й дивизии предполагаю начать примерно с 18 июня»^[223].

Вопрос о переброске частей и соединений с Восточного фронта на другие фронты не решался единолично С. С. Каменевым. К этому вынуждала обстановка, сложившаяся на северо–западном и южном стратегических направлениях. Серьезная опасность нависла над Петроградом, к которому выходила Северо–Западной армии противника. Войска советского Южного фронта под напором Вооруженных сил Юга России оставили Донскую область, Донбасс и часть Украины. В этой связи В. И. Ленин 9 июня сообщал Реввоенсовету Восточного фронта:

«Сильное ухудшение под Питером и прорыв на юге заставляют нас еще и еще брать войска с вашего фронта. Иначе нельзя. Вам надо перейти к более революционной военной работе, разрывая привычное. Мобилизуйте в прифронтовой полосе поголовно от 18 до 45 лет, ставьте им задачей взятие ближайших больших заводов, вроде Мотовилихи, Миньяра, обещая отпустить, когда возьмут их, ставя по два и три человека на одну винтовку, призывая выгнать Колчака с Урала. Мобилизуйте 75 процентов членов партии и профсоюзов. Иного выхода нет, надо перейти к работе по–революционному. Обсудите частью вместе с Каменевым (командующий Восточным фронтом. — Авт.), как это провести, и отвечайте, что предпринимаете»^[224].

В соответствии с указанием Ленина главком Вацетис 10 июня приказал командующему Восточным фронтом в течение суток направить 2–ю стрелковую дивизию в составе двух бригад с артиллерией в распоряжение командующего Западным фронтом па Петроград, а одну бригаду 5–й стрелковой дивизии с дивизионом артиллерии — на Южный фронт^[225]. Это решение возмутило членов Реввоенсовета фронта СИ. Гусева и М. М. Лашевича. Однако их гнев быстро погасил В. И. Ленин, который 11 июня телеграфировал им:

«Взять дивизию приходится ввиду плохого и почти катастрофического положения под Питером и на Юге. Ничего не поделаешь. Будем надеяться, что ввиду взятия Уфы пятая армия сможет отдать дивизию, не отдавая Белой, и что, удесятеряя партийную энергию, мы вместе с вами осилим задачу не довести на Востфронте до поражения»^[226].

В связи с переброской войск на Южный и Западный фронты командующий Восточным фронтом вечером 15 июня подписал директиву о расформировании штаба Туркестанской армии и передаче ее войск в состав 5–й армии. Теперь настала очередь для возмущения Фрунзе, который немедленно связался по прямому проводу с командующим Восточным фронтом и сообщил:

«—Я сегодня собрался выехать на фронт Туркестанской армии для того, чтобы постараться добиться скорейшей развязки на уфимском направлении и приступить к переброске частей 25–й дивизии. Как раз в это время пришла ваша директива, вынудившая нас снова побеспокоить вас изложением некоторых соображений.

Довожу до вашего сведения, что на фронте 4–й армии положение, по сообщению командарма, чрезвычайно тяжелое. В настоящее время противник стянул все силы с разных участков и обрушился на наши Шиповскую и Деркульскую группы. В результате вчерашнего боя нами потеряно 4 орудия. Сегодня сведений не поступало, сейчас добились к аппарату Авксентьевского (командующий 4–й армией. — Авт.). По его мнению, придется для спасения остатков отходить, и он настойчиво требует удара с севера, утверждая, что в противном случае не только не спасти Уральск, но не спасти и остатков 4–й армии. Наряду с этим к нам стали поступать отчаянные донесения из уездов Саратовской губернии, наводняемых бандами дезертиров, с требованиями о немедленной помощи. Ввиду всего этого переброска 31–й дивизии на какой‑либо участок фронта с нашего Восточного фронта совершенно немыслима. Я предполагал толкнуть ее в бой, коли понадобится подогреть дезертиров с сура–ханского и донского фронтов, коли понадобится поддержать частями 25–й дивизии, стараясь одновременно начать переброску ее в Бузулук. Ваша директива, отдавшая все дивизии и Туркестанскую армию в 5–ю армию и указывающая лишь на необходимость иметь в виду переброску в будущем и 25–й дивизии, создает для нас невозможное положение.

Посовещавшись между собою, мы решили просить вас: первое — несколько продлить срок передачи дивизии в 5–ю армию, дабы дать возможность разрешить Уфимскую операцию, сохраняя сильной 25–ю дивизию; второе — разрешить, если позволит обстановка, немедленно начать переброску частей 25–й дивизии в Бузулук; третье — наметить примерный срок, к которому дивизия должна быть переброшена; четвертое — во всяком случае, использование 25–й дивизии в Уфимской операции предоставить нам, ибо иначе бережного отношения к ней не будет.315–й полк и 750 человек, предназначавшихся мною для 25–й дивизии, пришлось сегодня отправить в Покровск. 314–й полк приводим в порядок. 313–й абсолютно никуда не годится… Положение трудное, но с вашей помощью, надеюсь, справимся, надо лишь немедленно помочь 4–й армии с севера переброской 25–й дивизии.

— Михаил Васильевич, директива не препятствует вам сделать все то, что вы спрашиваете, — ответил Каменев. — После разговора с вами о том, что 25–я дивизия должна закончить сосредоточивание 26 июня, конечно, надо начать выделение этой дивизии теперь же. Все ваши директивы, которые вы отдадите сегодня и завтра 5–й армии, будут исполнены совершенно точно. Таким образом, вопрос остается разрешенным. Ваша мысль, что возможно справиться в короткий срок в районе Уфы, для чего использовать под вашим руководством 25–ю дивизию, по–моему, в корне неправильна. Надо окончательно решить, что в уфимском районе мы должны справиться без 2–й дивизии и 25 -й и, и вероятно, в силу этого операция примет некоторую затяжку, и решение вопроса ляжет всецело на 24–ю, 31–ю и частью 26–ю. Категорически настаиваю, чтобы 2–я дивизия, равно и та бригада, которая находится у Павловского, самым спешным порядком грузилась, тем более что два полка этой бригады находятся в резерве. О том, что надо спешить приступать к намеченной под Уральском операции, теперь никаких сомнений нет, почему и переброска 25–й дивизии уже вполне назрела. Я прошу вас очень отдать именно такую директиву, которая определенно наметит ту группировку, при которой 5–й армии придется принимать этот район. Понят ли я вами?

— Да, думаю, что понял, разрешите все‑таки сказать, как мы вас понимаем: я сегодня же отдаю приказ, согласно с которым 25–я дивизия и 11–й и 12–й кавалерийские полки подлежат переброске в другой район. Причем переброска должна начаться немедленно, но с условием до завершения перевозки остающимся частям быть в готовности оказать немедленно поддержку 24–й. 2–я дивизия выводится немедленно, о чем я уже дважды подтверждал отсюда.

—Да, я согласен, — сказал Сергей Сергеевич, — только прошу — нельзя ли 11–й и 12–й кавалерийские полки не снимать сразу, дабы не ставить в очень тяжелые условия 24–ю дивизию, первое, и, второе, ознакомить с предположенной вами группировкой и сроками вывода частей 25–й дивизии командарма 5–й.

— Слушаюсь, будет исполнено. Разрешите сообщить следующую новость, передаваемую Авксентьевским: в район Уральской области прибыл целый ряд деникинских агентов, обещающих помощь и говорящих о формах соединения фронта. Я кончил, всего доброго. В Уфу все‑таки съезжу, дабы лично поставить в известность начдивов о переменах и рассеять, таким образом, кривотолки.

— Таким образом, у нас пока недоразумений нет, — резюмировал Каменев. — По каждому вопросу, требующему нашего участия, не откажите вызывать».

Несмотря на низкий уровень морально–боевого духа войск 4–й армии, командующий Южной группой армий требовал от них стойко удерживать занимаемые позиции. Во второй половине 16 июня 1919 г. М. В. Фрунзе сообщил К. А. Авксентьевскому:

«Комфронта настаивает на необходимости удержания Уральска за нами до подхода подкреплений. Со своей стороны, полагаю более целесообразным напрячь всю энергию для достижения указанной цели, привести в порядок Шиповскую группу. Используйте уже посланные подкрепления. Сегодня в ночь или завтра утром в Покровск будут отправлены из Симбирска 750 пехотинцев и 120 кавалеристов, только без лошадей. Сосредоточение 25–й дивизии постараюсь ускорить всемерно»^[227].

Не успел Фрунзе отправить этот документ, как его снова вызвал к прямому проводу командующий Восточным фронтом. Передаем запись разговора по прямому проводу между ним и С. С. Каменевым:

«Каменев: Здравствуйте, Михаил Васильевич. Бригада 5–й дивизии, подготовленная к отправке в Царицын, до настоящего времени не получила парохода. Серпухов настаивает на скорейшей отправке какой‑либо другой бригады, в частности указывая на бригаду 25–й дивизии из Уфы и на самую экстренную отправку этой бригады в Царицын.

Все меры принимаю, чтобы ускорить отправку 5–й бригады, и не уверен, быть может, уже она и плывет. Не могу добиться и потому решаю следующим образом: не можете ли вы экстренно направить бригаду 25–й дивизии в Самару? Если ко времени прибытия этой бригады в Самару выяснится, что бригада 5–й дивизии уже в пути, то, конечно, бригада 25–й дивизии останется у вас. Если же бригада 5–й дивизии еще не двинется, то придется вашу бригаду 25–й дивизии экстренно бросать дальше в Царицын, а у вас останется бригада 5–й дивизии. Ваше мнение?

Фрунзе: Сейчас только хотел переговорить с начдивом 25–й относительно возможности ускорения переброски. По словам товарища Лазаревича (начальник штаба Туркестанской армии. — Авт.), бригада, со слов начдива, могла бы начать посадку дней через 4—5, то есть примерно 20–го. Переговорю еще, а затем сегодня же выезжаю в Чишму, где назначено свидание с Тухачевским, и постараюсь елико возможно ускорить отправку. Принципиально же полагаю нецелесообразным дробить дивизии. Особенно же, учитывая ее настроение, лучше было бы во что бы то ни стало добиться ускорения переброски бригады 5–й дивизии. Во всяком случае, ваше приказание исполню как можно скорее.

Каменев: Я отлично все учитываю. Торопить буду вовсю, но мне кажется, что погрузить бригаду 25–й можно несколько скорее, чем к 20–му. Вот это особенно существенный вопрос, и так вы распоряжение сделаете. Если эта бригада не понадобится, то все это лишь ускорит сосредоточение 25–й дивизии. Пока все.

Фрунзе: Еще минутку. У нас через реку Белую до сих пор нет переправ, что сильно и задержит 73–ю и 74–ю бригады, а 75–я, во–первых, занимает боевой участок, а во–вторых, от железнодорожной станции находится в двух переходах. Разрешите Ревсовету Южгруппы выдать войскам Туркармии наградные в размере месячного жалования. Сейчас передано мне донесение от командарма 4–й, согласно которому станция Шипов в руках противника с нашей артиллерией. Так передают отступающие от Шилова. Связи с Шиповской группой, а также с Деркульской нет. Из Уральска передают об усиленном дезертирстве.

Каменев: Относительно оклада жалования уже мы дней шесть назад возбудили ходатайство. Ждем ответа. Мы сами лишены права решать этот вопрос. Второе сообщение лишь ускоряет необходимость переброски 25–й дивизии.

Фрунзе: Еще вопрос. Авксентьевский считает необходимым вывести гарнизон из Уральска к Соболеву, если понадобится, дальше к Бузулуку и ждет немедленного ответа, дабы использовать время, пока противник занят Шиповской группой, что дает вероятность спокойного отхода ввиду вашего категорического приказа держать Уральск во что бы то ни стало. Жду указаний.

Каменев: Это не решение. Единственно, что необходимо, — отбирать обратно Шипов, этим тоже задержится противник у Шилова. По–моему, это только и возможно, а дальше ускорить сосредоточение 25–й. Если противник занялся Шиповом, то можно рискнуть на операцию и до полного сосредоточения 25–й. Общее мнение, сколько помню из разговоров в Самаре, что Уральский гарнизон держаться может, и на этом надо настаивать.

Фрунзе: Хорошо, будет исполнено. Донесения Авксентьевского сейчас передадут вам».

Штаб Южной группы армий в кратчайшие сроки разработал план переброски частей 25–й стрелковой и 3–й Туркестанской кавалерийской дивизий на Уральское направление. Вечером 18 июня В. И. Чапаев и начдив 3–й Туркестанской кавдивизии С. А. Свешников получили соответствующий приказ М. В. Фрунзе:

«Наступление 31–й и 24–й стрелковой дивизий развивается успешно, в ближайшие дни дивизии войдут в непосредственную связь и образуют один фронт. На фронте 4–й армии противник, собравши снова разрозненные остатки своих полков, перешел к активным действиям, угрожая г. Уральску и уже выйдя на линию железной дороги в районе Шипов. Значительный отряд противника занимает район Б. Глушица (Погановка), причем его разъезд обнаружен на линии Ефремовка, Утевка (Селезня). Необходимо на фронте 4–й армии перейти в решительное наступление, нанести противнику сокрушительный удар, от которого он не мог бы более оправиться, и навсегда искоренить зародыши и очаги восстаний и мятежей в Уральской области. Задача эта возлагается мною на 1–ю и 4–ю армии совместно со славной 25–й стрелковой дивизией, грозное оружие которой хорошо известно мятежникам.

Приказываю:

1. 1–й и 3–й бригадам 25–й дивизии немедленно готовиться к переброске на Бузулук и 19 сего июня начать посадку на железнодорожных станциях Юматова, Аема.

2. 2–ю бригаду по выполнении возложенной боевой задачи направить к железной дороге с расчетом не позже 21 июня начать ее посадку.

3. Переброску всей дивизии в район сосредоточения закончить не позже 25 сего июня.

4. Станции высадки назначаю: для 1–й бригады — ст. Богатое, для 2–й бригады — Неприк и для 3–й бригады— Бузулук.

5. По выгрузке немедленно следовать в районы: 1–й бригаде — Петровка–Алексеевское (Землянки), Несмияновка, Славянка; 2–й бригаде — Ромашкино, Семеновка, Сергеевка (Боровка); 3–й бригаде — Петровка, Курманаево, Кондауровка.

6. Начдиву 3–й кавалерийской т. Свешникову не позднее как к 27 июня перевести 2–й кавполк в район г. Бузулук, а 1 июля перейти туда же со штабом дивизии, передав отряд Каширина 5–й армии.

7. По сосредоточении в указанном районе 25–й стрелковой дивизии 10–му и 12–му кавполкам, 21–му стрелковому полку составить особую группу под общим начальством начдива 25–й т. Чапаева. Тов. Чапаеву быть в непосредственном моем подчинении. Дальнейшие распоряжения — дополнительно.

8. Тов. Чапаеву держать связь со мною через Бузулук»^[228]. Однако уложиться в установленные сроки не удалось.

М. В. Фрунзе вынужден был 20 июня временно ввести в бой 74–ю бригаду 25–й стрелковой дивизии для облегчения наступления 31–й и 24–й стрелковых дивизий. Поэтому выход бригады к станциям посадки был перенесен на следующий день. Кроме того, для перевозки частей 25–й стрелковой дивизии не хватало подвижного состава. В результате Михаил Васильевич наметил завершить ее переброску только на 28 июня. Одновременно он отправил всю кавалерию дивизии к Уральску походным порядком. Общее наступление на Уральск намечалось после сосредоточения всех частей 25–й стрелковой дивизии. Об этом М. В. Фрунзе сообщил 22 июня начальнику 22–й стрелковой дивизии А. В. Сапожкову:

«Извещаю героев защитников Уральска о том, что работа по сосредоточению войск заканчивается. Не позднее 28 июня можно будет начать общее наступление. Наступление должно положить окончательный конец разгрому белогвардейцев на всем юго–востоке России и утвердить господство рабоче–крестьянской власти. Уверен в том, что уральцы, отбивавшиеся от врага два месяца, сумеют продержаться еще немного, и вплетут новые победные листья в свой венок»^[229].

Каковы же были планы командования Красной Армии по оказанию помощи осажденному Уральску? С. С. Каменев 22 июня сообщал главкому И. И. Вацетису:

«… Для резкого поворота дела в этом районе Востфронта мною перебрасывается сюда боеспособная дивизия (25–я) с уфимского направления, которая начнет перевозку 21 июня и будет сосредоточена у Бузулука для удара в направлении на Уральск. Рассчитываю, что с помощью этой дивизии не только в короткий срок будет восстановлено наше положение в Уральской области и таковая будет прочно закреплена в наших руках, но удастся достигнуть таких же результатов в оренбургском районе, где в настоящее время положение, хотя лучше, чем в Уральской области, но все же не может быть признано достаточно устойчивым».^[230]1

Далее Каменев писал, что весь район, составляющий участок 4–й и 1–й армий, будет объединен под командованием Фрунзе, которому предстоит «подавить восстание в Уральской и Оренбургской областях, разбить действующие в них войска противника и окончательно упрочить за нами обладание этими районами». Главком Вацетис полностью одобрил решение командующего Восточным фронтом.

Под руководством М. В. Фрунзе штаб Южной группы армий разработал план подготовки и проведения Уральской наступательной операции. Ее замысел заключался в том, чтобы ударами главных сил 4–й армии и ударной группы В. И. Чапаева по сходящимся направлениям на Уральск, а 1–й армии на Соболев, Иртецкий рассечь Уральскую армию на две части, разгромить ее, деблокировать Уральск, подавить восстание казаков и овладеть Уральской областью. В соответствие с этим замыслом Фрунзе 23 июня поставил войскам следующие задачи^[231]:

«… 3. Войскам вверенной мне Южной группы, с некоторыми дополнительно приданными в мое распоряжение частями, приказываю начать решительное наступление для выполнения возложенных на группу боевых задач.

а) подавить восстание в пределах Уральской области и Оренбургской губернии;

б) прочно закрепить за нами эти районы;

в) восстановить связь с Туркестаном;

4. Ближайшими боевыми задачами ставлю: а) 4 армии, при содействии особой группы, объединяемой под начальством начдива 25 т. Чапаева, подчиняемого непосредственно мне, разбить главные силы противника, действующего в районе Уральска, и соединиться с осажденным уральским гарнизоном.

При выполнении указанной задачи главные силы армии, сосредоточенные в районе Семиглавый Map, развивая первоначально энергичные действия вдоль железной дороги до Переметная, в дальнейшем должны вести наступление для овладения районом форпост Чеганский, Кошумский, перехватывая ближайшие пути отхода от Уральска на юг.

Имея в виду дальнейшую задачу по овладению всей Уральской областью, командарму 4–й принять срочные меры по усилению Александрово–Гайской группы, которой будет дана самостоятельная задача — наступая через Сломихинскую, выйти к Калмыковску, дабы перерезать тыл казакам, против которых с севера от Уральска будут действовать главные силы 4–й армии;

б) коменданту Самарского укрепленного района, продолжая энергичные работы по формированию частей гарнизона, надежно прикрывать железнодорожный мост через р. Волгу и ближайшие подступы к Самаре;

в) Группе т. Чапаева, в которую кроме 25 стрелковой дивизии включаю Особую бригаду в составе 210 стрелкового имени Ленина полка, Рязанского стрелкового полка, 10 кавалерийского полка, одной легкой батареи и гаубичного дивизиона, — не позднее 27 июня сосредоточиться: Особой бригаде — Александровка, Ивановка, Ореховка; 1 бригаде 25 стрелковой дивизии — Славянка, Михайловка, Петровка, Алексеевское (Землянки), Несмияновка; 2 бригаде 25 дивизии — Сергеевка (Бобровка), Семеновка, Ромашкино; 3–й бригаде 25 дивизии — Кандауровка, Курманаево, Петровка.

По окончании сосредоточения группе т. Чапаева по особому приказанию начать решительное наступление в общем направлении на Уральск. При выполнении этой задачи группе, концентрически направляя свои части, в конечном результате выйти на фронт корд. Аеркульский, Уральск, Аарьинский, разбить главные силы противника, действуя в полной связи с частями 4 и 1 армий, и освободить осажденный уральский гарнизон.

г) 1 армии в полной связи с группой т. Чапаева начать решительное наступление частями Оренбургской дивизии, имея целью нанесение ударов в двух направлениях — примерно из района Шулаевка, Злобина, Елховка на Иртецкое и из района Новокиндельский, Жахов на Илецкий Городок…»

М. В. Фрунзе потребовал от командующих 1–й и 4–й армиями тщательно подготовиться к предстоящей операции, целью которой являлось «во что бы то ни стало сломить вооруженное сопротивление восставшего казачества, окончательно закрепить за нами весьма важный край, через который пролегают пути к столь нужным для нас топливу и туркестанскому хлопку». В соответствии с этим требовалось обратить главное внимание «на боевую выучку войск, совершенно не умеющих, как то показали неоднократные бои, действовать против конных частей казаков». В приказе были даны конкретные указания по поводу того, как следовало действовать против противника:

«Самое главное — не дать себя застать врасплох, ибо иначе неизбежно появление паники со всеми ее катастрофическими последствиями.

На походе необходимо все ценное, особенно боевые припасы, иметь в середине колонны и высылать охранение во все стороны, как то требуется полевым уставом при действиях в степях против конного противника.

При появлении противника на походе не приостанавливать движения, а быть готовым к отражению атак с близкого расстояния и стремиться решительными действиями пробивать себе путь, стараясь выполнить поставленную на данный день задачу.

Опыт бывших боев показывает, что противник жидкими конными частями (лавой) окружает наши части, вынуждая их останавливаться и открывать огонь с огромных дистанций, зачастую сверхпредельных, и, следовательно, всегда безрезультатно. В конечном итоге наши части, выпустив без всякого толку все патроны, становятся легкой добычей сплошь и рядом значительно слабейшего числом противника. Особенное внимание приказываю обратить на самую серьезную службу охранения и поддержание боевой готовности частей при остановках на ночлеги.Требую, чтобы каждое селение, занимаемое на ночь, приводилось в оборонительное состояние путем наскоро примененных подручных средств.

Помимо частей, долженствующих весьма бдительно нести непосредственно сторожевую службу с выставлением охранения во все стороны и установлением связи с соседями, приказываю не забывать назначать в каждом пункте ночлега особые дежурные части силой не менее одной трети численности всего гарнизона. Эти дежурные части должны располагаться сосредоточенно, быть в полной готовности стать в ружье в каждую данную минуту, должны тщательно изучить весь район ночлега, дабы по тревоге, хотя бы в полной темноте, без суеты и потери времени занять заранее намеченные боевые места. Остовом для позиции дежурных частей должны служить части сторожевого охранения на каждом данном угрожаемом участке при условии заблаговременного расположения в важнейших местах засветло нацеленных пулеметов.

В темноте, как общее правило, ни артиллерия, ни кавалерия действовать не должны; весь успех ночных боев должен основываться на заблаговременном извещении дежурной части, спокойном занятии позиций и выдержанном с близких дистанций ружейном и пулеметном огне.

Важность правильного несения службы сторожевого охранения при ночлегах в сфере влияния противника настолько ясна, что, казалось бы, не должна вызывать особых указаний, однако практика показывает, что некоторые части в этом отношении допускают преступную небрежность. Предупреждаю, что впредь обнаружение каких‑либо погрешностей при этом деле, особенно когда результатом явится боевая неудача, повлечет за собой самые суровые кары, причем в провинившихся частях все виновные, начиная с командиров и комиссаров, будут расстреляны».

М. В. Фрунзе также дал подробные указания по обеспечению марша частей 25–й стрелковой дивизии. Во–первых, требовалось при выступлении из района сосредоточения взять с собой возможно большее количество боевых припасов. Во–вторых, предписывалось распоряжением начальника снабжения Южной группы армий создать временный расходный склад огневых и других припасов в Бузулуке. В–третьих, приказывалось все попутные селения приводить в оборонительное состояние, оставляя в них небольшие гарнизоны, сформированные за счет этапных войск. В–четвертых, начальнику военных сообщений Южной группы армий была поставлена задача придать группам Чапаева и 1–й армии особые военно–дорожные отряды для ремонта дорог и переправ. В–пятых, в распоряжение начальника 25–й стрелковой дивизии передавался 25–й инженерный батальон для проведения оборонительных работ. В–шестых, начальнику службы связи штаба Южной группы армий предстояло подготовить особые рабочие колонны для прокладки новых телеграфных линий, ремонта и охраны телеграфной линии вдоль тракта Бузулук — Уральск.

Пусть извинит нас читатель за столь пространный документ. Приведен он здесь для того, чтобы показать те недостатки, которые имели место в действиях красных частей. В большинстве случаев именно пренебрежение мерами охранения, разведки, отсутствие тесной связи между соседями и другими видами боевого и тылового обеспечения приводили к поражениям на фронте. Они в полной мере сказались и при налете казаков на Лбищенск в начале сентября 1919 г., о чем пойдет речь позднее.

Таким образом, все от председателя Совнаркома РСФСР до командующего Южной группой армий принимали необходимые меры для скорейшего оказания помощи Уральску. Дорога была каждая минута. От начальников дивизий и командиров бригад и полков требовалось неукоснительное выполнение поставленных задач. Так оно, по сути, и было, но с некоторыми натяжками субъективного характера, которые в книге «Мой неизвестный Чапаев» названы «крупными разногласиями» между Чапаевым и Фурмановым. Документы, которые мы процитируем далее, позволяют наглядно себе представить, что дело было не только в «крупных разногласиях» и в том, что комиссар «не расставался с любимой (А. Н. Стешенко. — Авт.) практически нигде».

Пока внешне начальник дивизии и комиссар демонстрировали единодушие, в первую очередь по вопросу о статусе командиров частей и подразделений. 25 июня Чапаев, поддержанный Фурмановым, направил в Реввоенсовет Южной группы армий письмо следующего содержания:

«Мне неоднократно приходилось принимать заявления от старшего командного состава вверенной мне дивизии по вопросу о полном уравнении (в том числе и меня) во всех правах с лицами, окончившими установленные курсы военных специалистов всех ступеней, т. е. с красными командирами. Все мы занимаем высшие командные должности в Красной армии с самых первых дней пролетарской революции и до настоящего времени не имеем, однако, никаких документов, дающих законное право на занятие таковых, так никто из нас не проходил курса военно–учебного заведения. Вследствие этого и в случае окончания войны и перехода армии на мирное положение мы, как не пользующиеся установленными правами на занятие командных должностей в армии, можем оказаться в таком положении, что даже если бы кто из нас и захотел остаться на занимаемой должности, будет вынужден по вышеуказанной причине уступить ее пришельцу с правами, который может быть в завоевании революции и укреплении советской власти не принимал никакого участия. Мы все, добровольно выступившие на защиту интересов трудящихся, почти без всякой поддержки из центра сформировали 25–ю стрелковую дивизию, своей кровью в боях с бандами казаков, чехословаков и армией Колчака создали ей вечную славу непобедимой и после всего этого, после всех понесенных нами трудов на благо революции, будем вынуждены отойти на задний план. Еще не было случая, чтобы 25–я дивизия отступила хоть на шаг, а ею всецело руководили мы, простые солдаты. Мы побеждали, и будем побеждать, хотя выучились этому и не в четырех стенах военно–учебных заведений, а в поле, лицом к лицу с врагами революции.

В силе всего изложенного я, поддерживая справедливое и настойчивое требование своих товарищей мне по должности подчиненных, прошу:

1)о присвоении нам звания красных офицеров, со всеми правами, коими пользуются эти лица как окончившие специальные военные курсы;

2) о занесении этого в послужные списки и

3) о выдаче соответствующих удостоверений.

Если выполнение нашей просьбы почему‑либо представится невозможным, то я, выражая общее желание, прошу о смещении нас на низшие командные должности, которые соответствуют нашему военному образованию старой армии…»

Вот так ребром ставит вопрос Василий Иванович: или признайте нас красными офицерами, или мы оставляем дивизию без руководства в ответственный момент, когда решалась судьба Уральска. Естественно, что «смещать» Чапаева никто не собирался, так как он зарекомендовал себя умелым и решительным командиром. Однако не успел Реввоенсовет Южной группы армий изучить ультиматум Чапаева, как ему пришлось заниматься улаживанием серьезного конфликта между начальником дивизии и комиссаром. В литературе, посвященной Гражданской войне и Чапаеву, об этом конфликте длительное время ничего не говорилось. А как же иначе, светлый образ народного героя не должен омрачаться какими‑то бытовыми неурядицами! Для подтверждения этого воспользуемся отрывком из книги «В полет сквозь годы» уже упоминавшегося нами генерал–лейтенанта авиации А. И. Белякова:

«… Однажды, когда Фрунзе приехал в нашу дивизию, у него произошел следующий разговор с комдивом и комиссаром.

— Доволен ли своим комиссаром, Василий Иванович? — спросил Фрунзе. — Честно скажи.

— Скажу, — ответил Чапаев. — Доволен, прямо доволен.

— Ну а в бою?

— В бою мы всегда вместе.

— Значит, сработались?

— Как сказать, Михаил Васильевич. Часто спорим. Разругались бы, если бы характер у комиссара был мой. А так ничего — сговариваемся. И в бою он хорош. Полк ему под команду дам не задумываясь… Да что вы меня спрашиваете? Спросите его.

— Спрошу, — улыбнулся Фрунзе. — Что скажешь, Дмитрий Андреевич?

— Претензий не имею, — ответил Фурманов. Чапаев, похоже, обиделся.

— Я‑то его перед командующим расхваливаю, а он только претензий не имеет…

Фурманов, спокойный, уравновешенный, тут же остудил Чапаева:

— Не кипятись, Василий Иванович. Хвалиться нам не время. Возьмем у белых Уфу, вот и будет нам с тобою похвала. Дельная, без лишних слов…»

В. В. Козлов, шофер В. И. Чапаева, в своей книге «Рядом с Чапаевым» вспоминал:

«Фурманов горячо любил Чапаева, помогал ему политически расти. Одновременно оберегал его от нападок троцкистских приспешников, которые пытались, под флагом якобы борьбы с»партизанством», подорвать авторитет Чапаева, убрать любимого бойцами талантливого командира и этим ослабить армию. Фурманов не раз доказывал в верхах, что Чапаев не партизан, что он преданный командир Красной Армии и дисциплина в его дивизии крепкая, железная».

О том, что В. И. Чапаева собирались отстранить от должности, писал в своем дневнике Д. А. Фурманов еще 30 апреля 1919 г.: «… На него много клевещут, его понимают даже наши»лучшие»(член Ревсовета Смирнов) как авантюриста — и только. Ему мало доверяют. И этот товарищ Смирнов, например, сообщил мне, что»лишь Чапаев немного покачнется, мы его живо уберем»».

Не оставил без внимания «попытку» убрать с должности Чапаева и писатель М. С. Колесников. Приведем отрывок из его романа «Без страха и упрека»:

«… Не так давно при встрече член Реввоенсовета некто Смирнов–Нестроев сказал Фурманову:

— Ваш Чапаев — авантюрист. Лишь только он немного покачнется, мы его живо уберем. А вы как комиссар должны помочь нам в этом. Для блага Красной Армии.

— Кому это вам?

— Пусть это будет строго между нами: председатель Реввоенсовета Республики Троцкий невысокого мнения о Чапаеве. Это вам о чем‑нибудь говорит? Чапаев малограмотен, некультурен, груб, он разлагает массу.

Смирнов был высокий, гривастый. В кожаной тужурке. Он поглаживал рыжую бородку и смотрел на Фурманова козьими глазами. Фурманов сразу же припомнил все последние бои, словно бы окинул взглядом весь боевой путь Чапаева, и сразу потерял ту выдержку, к которой призывал Петра Брауцея и других политработников. Он почувствовал, как закипает в жилах кровь, как наливаются яростью глаза и дрожат губы.

— Я не знаю Троцкого, не знаю, груб он или культурен, но зато хорошо знаю Чапаева, — сказал он резко. — Да как вы смеете отзываться о лучшем начальнике дивизии таким образом? Кто вы такой? Перстенек на пальчике носите. Вы с Троцким не можете простить плотнику Чапаю его грубость, его дерзость и смелость решительно во всем. Вы не видите и не хотите видеть того, как он не спит ночи напролет, как он мучится за каждую мелочь, как он любит свое дело и горит, горит на этом деле ярким полымем. А я знаю и вижу ежесекундно его благородство и честность — поэтому он дорог мне бесконечно…

— Как я вижу, вы, Фурманов, так и не изжили свой анархизм, потому и спелись с анархистом Чапаевым. Какой же вы комиссар, если покрываете явного авантюриста и анархиста? Вы подпали под влияние Чапаева, и я сделаю все возможное, чтобы разбить этот союз.

— Можете не трудиться, Смирнов–Нестроев. А я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы вы больше здесь не появлялись и не возводили клевету на Чапаева!

В тот же день Фурманов написал Фрунзе пространное письмо, в котором просил оградить дивизию и Чапаева от наскоков»узколобого клеветника»Смирнова–Нестроева.

Фрунзе ответил коротко:«Нужно бороться не столько с подлецами, сколько с условиями, порождающими подлецов»…»

Кто же этот «узколобый клеветник» Смирнов–Нестроев? Вероятно, речь идет о члене Реввоенсовета Республики И. Н. Смирнове, который родился в 1881 г., принимал активное участие в революционной деятельности. В 1913 г. Ивана Никитича сослали в Нарымский край, а в 1916 г. мобилизовали в русскую армию. В Гражданскую войну он был членом Реввоенсовета Республики и одновременно в августе 1918 — апреле 1919 гг. Реввоенсовета Восточного фронта, затем членом РВС 5–й армии, председателем Сибирского ревкома. В январе 1933 г. Ивана Никитича арестовали, а через два года обвинили в «создании троцкистско–зиновьевского объединенного террористического центра». В августе 1936 г. Смирнов был расстрелян. Теперь нам понятно, почему он характеризовался как «узколобый клеветник» и «подлец», ведь иначе «врага народа» называть нельзя было.

Возможно, что И. Н. Смирнов действительно намеревался убрать с должности В. И. Чапаева, склонного к партизанщине. По это только предположения. Более серьезные основания к такому шагу давал сам Василий Иванович. Между ним и Фурмановым, несмотря радужные картины, нарисованные в романах и повестях, существовала неприязнь, которая вылезла наружу в тот момент, когда части 25–й стрелковой дивизии шли на помощь Уральску.Как мы помним, 25 июня Чапаев просит, вернее, требует от Реввоенсовета Южной группы армий признать его красным офицером. В тот же день Фурманов пишет командующему этой группой:

«Тов. Фрунзе!

Чапаев, вероятно, станет говорить о»конфликте»(он не дал мне в нужную минуту лошадь, я обругал его»матом», затем он мне предлагал, но я уже сам отказался и т.д. и т.д.). Это не конфликт, а пустяк, который был изжит и забыт в течение двух минут. Не в этом, разумеется, дело. Он почуял беду и недоверие с моей стороны и цепляется за всякие»конфликты». Дело в том, что я уже не питаю к нему больше того доверия, которое питал прежде (подчеркнуто нами. — Авт.). Я хочу заранее поставить Вас в известность и предостеречь от возможных неприятностей, слишком хорошо к нему все время относился, слишком многое прощал, не тревожил Вас до поры до времени своими сомнениями и полагал, что все изживется между нами, в теплой товарищеской среде. Теперь вижу другое: я во многом был излишне доверчив, прост и чистосердечен. Толчком к данному событию послужило посещение нами тюрьмы, где были посажены отказавшиеся идти в наступление мадьяры 222–го полка. Еще не окончив нелепый, комичный, поверхностный опрос — Чапаев предлагал мне расстрелять из них тут же, в тюремном дворе, человек 20—25. Я отказал ему в этом удовольствии и предложил организовать чрезвычайную комиссию из представителей командного состава, политического отдела и следственной комиссии. Он отказывался, упрямился, но потом согласился, затаив злобу на меня за отказ в моментальном расстреле мадьяр без суда и следствия.

Теперь комиссия работает. Скоро к Вам центр поступит материал и виновные в той или иной степени. Не особенно полагайтесь на упрощенное объяснение Чапаевым всего этого дела с мадьярами. Всего было обойдено около ста камер. Опрос Чапаевым производился следующим образом:«Ну что, как сюда попал? Где лучше — в полку или в тюрьме? Хочешь ли на родину, повидаться с родными? Хочешь ли сражаться в Венгрии или у нас здесь?». И когда на два последних вопроса мадьяры отвечали утвердительно — их отмечали крестом в записной книжке, как желающих дезертировать. Это, верно, означало кандидатуру на расстрел. Когда было обойдено камер десять, я, увидев бессмысленность подобного опроса, уехал сниматься с политическим отделом, оставив с Чапаевым комиссара 74–й бригады и комиссара штаба той же бригады. Вернувшись минут через 40, я застал их все за тем же пустым занятием, настоял, чтобы оно было закончено и чтобы немедленно же была организована чрезвычайная следственная комиссия. Было уже поздно. Когда я наутро пришел к Чапаеву посоветоваться относительно создания комиссии — он отказался от участия в ее организации и сказал:«Взялся, так и делай все сам». Тогда я взялся за дело один. Но только что хотел я разослать свои предложения, как принесли мне на подпись прилагаемый при сем приказ Чапаева. Здесь же прилагаю и краткую мою критику на его приказ. Об этом пока довольно. Один из товарищей (Постников), заведовавший организагитац. подотделом политода Туркармии, сегодня сообщил мне:«Неужели Вы, тов. Фурманов, серьезно доверяете Чапаеву? А знаете ли, что он мне говорил всего три дня назад? Он говорил: комиссар таскается за мной только по–пустому, одни бумажки подписывает.А с Фурмановым мне хорошо, так как он знаком с Фрунзе и помогает мне пробираться выше».

Слова, разумеется, не доподлинные, но за смысл тов. Постников ручается. И теперь, суммируя к этому многое другое я склонен считать Чапаева авантюристом и карьеристом. У него много достоинств (храбрость, находчивость, огромная трудоспособность, интенсивность работы, свежесть мысли и заражающая энергия), но нет у него совершенно руководящих принципов. Ведь нас, комиссаров, он ненавидит всей душой; политические отделы ненавидит и постоянно компрометирует громогласно. Были случаи, когда он являлся в политод, кричал, приказывал и оскорблял работников. Мне, например, он задал вопрос: на каком основании я командировал комиссара одного из полков, не спросившись его, Чапаева; о комиссарах публично отзывается в лучшем случае иронически, а обычно — зло и ядовито, стараясь подорвать наш авторитет. Недавно на совещании командного и комиссарского состава дивизии по поводу пьянства он с пеной у рта кричал о комиссародержавии, о нашей власти, засилье и проч. Я тогда еще задумался: кто же он сам, коммунист ли, когда о коммунистах — комиссарах отзывается как самый заядлый, обозленный мещанин. Все комиссары тогда были весьма встревожены и опечалены этим фактом. Я при личном свидании расскажу Вам подробнее, а теперь заключу так:

1. Чапаева считаю беспринципным и опасным карьеристом, в случае провала способным на авантюру. Сам работать с ним не могу, ибо потерял уважение и не имею доверия (по этим соображениям и теперь не еду, а посылаю письменный доклад со своим помощником, у которого с Чапаевым нейтральные отношения). Если интересы дела того потребуют, скрепя зубы останусь с ним и месяц, и два, но заверяю, что работа клеиться не будет: нам вместе больше не работать, ибо я презираю его как дрянного карьериста. Жалею, что в свое время не посоветовал вам дать сюда Восканова, о котором во всей дивизии слышу хорошие отзывы. Если еще не поздно, поставьте его во главе 25–й дивизии, тем более что он уже воевал на Урале.

2. В моем спокойствии и беспристрастности будьте уверены — за каждое слово отвечаю Вам фактами и свидетелями. Авантюры в ближайшее время не жду, но полагаю, что не исключена возможность ее осуществления в будущем. 25–й дивизией успешно может править только энергичное и популярное лицо, таковым, кроме Чапаева, является один Восканов, о котором и Вы как будто хорошего мнения.

3. Из Чапаева может выйти в будущем хороший работник, но на данной стадии развития и на данном посту — он опасен. Его необходимо изъять месяцев на 8 из среды льстецов и подобострастников, которыми он окружен и которые его развращают морально, изъять и поместить в череду честных людей. Отнять у него на время власть, которою он упоен до безумия и которая заставляет его верить в свое всемогущество»^[232].

Д. А. Фурманов, отправив письмо командующему Южной группы армий, решил объясниться с самим В. И. Чапаевым. С этой целью он, находясь в Уфе, пишет ему 27 июня:

«Я хочу Вам ответить без раздражения и нервности на все оскорбления, которые Вы мне нанесли. Все, что между нами произошло — крупное и непоправимое — Вам казалось мелочью, глазом минутного раздражения, личного недовольства и т.д. Вы даже сначала все дело пытались объяснить тем мелким случаем из‑за лошадей, который произошел в 222 полку. Теперь Вы и сами этому не верите, в чем мне вчера и сознались. Да и смешно, глупо было бы из‑за такой мелочи раздувать большое дело. За 4 месяца совместной работы Вы имели возможность убедиться, что я человек не мелочный, о мелочах говорить и вздорить не буду, в центр о них доносить не стану. Ведь не было еще ни одного случая, когда бы я пожаловался, хоть на кого‑нибудь командующему или в Реввоенсовет. Таких случаев не было. И если теперь я подымаю крупное дело — значит, на это имеются и крупные причины. Я взялся не шутя и дело доведу до конца. Сначала отвечу Вам на оскорбления и обвинения, а потом объясню — по каким причинам я изменил о Вас мнение и переменил к Вам отношения.Вы предполагали, что все произошло из‑за»личных счетов»(в чем это нам с Вами считаться, мы, кажется, оба незлопамятные). Теперь этому не верите и сами.

II. Вы пытались все объяснить какой‑то нелепой ревностью из‑за Анны Никитишны. Но подумайте сами, ведь это очень смешно и глупо, если б я на самом деле вздумал ревновать ее к Вам. Такие соперники не опасны. Таких молодцов прошло мимо нас уже немало — навязывавшихся, пристававших и присылающих любовные записочки, — но всем таким молодцам она помимо меня или плевала в лицо или посылала к черту. Она мне показывала Ваше последнее письмо, где написано»Любящий Вас Чапаев». Она действительно возмущалась Вашей низостью и наглостью и в своей записке, кажется, достаточно ярко выразила Вам свое презрение. Эти все документы у меня в руках, и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть Вашу гнусную игру. К низкому человеку ревновать нельзя и я, разумеется, ее не ревновал, но я был глубоко возмущен тем наглым ухаживанием и постоянным приставанием, которое было очевидно и о котором Анна Никитишна неоднократно мне говорила. Значит, была не ревность, а возмущение Вашим поведением и презрение к Вам за подлые и низкие приемы. Анна Никитишна работает с нами уже третий месяц, но разве мое презрение к Вам (а по Вашему»ревность») родилась тоже два месяца назад? Совсем нет. Я стал вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены. Я Вас считал за грязного и развратного человечишка (о чем Вы мне так много рассказывали, когда мы ездили вместе но уральским степям, помните!) и Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой‑то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба, становилось холодно и омерзительно'. Ну, об этом довольно. Когда будет нужно — я обнажу документы и расчешу по косточкам всю Вашу низость.

III. Вы мне вчера сказали, что я трус. Но когда это Вы имели возможность убедиться в моей трусости? Как всем известно— я во всех боях был неразлучно с Вами, не отставая ни на шаг, а под Пилюгиным вышло даже так, что когда мы первой цепью угнали неприятеля и возвращались в село — Вас я встретил только на горе, помните! Затем еще, не помните ли, как мы с Вами попали под ружейный огонь на реке Боровке? С нами было тогда человек 8 ординарцев. Все мы под обстрелом проехали верхами, а Вы — помните, как Вы поступили тогда? Оставив за ометом лошадь, передав ординарцу бурку, Вы тихо крались словно мышь, и нам было противно тогда смотреть, как перетрусил начальник дивизии. Полагаю, что Вы не забыли этот факт.Вы вчера еще спросили меня — почему я не попал в Красном Яру к Кутякову. Что ж Вы притворяетесь, разве сами‑то не знаете и не помните, почему я не попал к Кутякову? Ну, так слушайте, я освежу Вашу память.

Вы послали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и ни от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитишна останется с Вами в Авдоке. Когда же вы узнали, что и она едет со мною — Вы почему‑то переменили решение и предложили нам ехать не к Кутякову за реку Белую, а остановиться в Красном Яру с товарищем Снежковым (начальник штаба 25–й стрелковой дивизии. — Авт.). Что, не помните, что ли? Когда я подъезжал к Красному Яру, навстречу попался тов. Снежков со всем штабом. Очень ясно, что к пустому месту в Красный Яр ехать было незачем, и я поехал вместе со штабом, ибо и Вы говорили, что мне необходимо быть при штабе. Впрочем, Вы все эти подробности хорошо помните и без меня. Только Вас нечем меня уязвить — вот Вы и лжете, как мелкий лгунишка. Мне рассказывали, что некогда Вы были храбрым воином. Но теперь ни на минуту не отставая от Вас в боях — я убедился, что храбрости в Вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень и очень похожа на трусость. Да это и вполне понятно. Вы однажды сказали мне.«Когда я был плотником — я жизни совершенно не жалел и был смел, а теперь когда стал жить получше, и понял новую жизнь — теперь уж не тот, и жизнь мне жалко». Помните эти слова?

IV. Затем Вы меня назвали конюхом, как будто это какое‑нибудь бранное слово. Как будто конюх это непременно какойнибудь негодяй. У нас, коммунистов, на этот счет взгляды совершенно иные. Мы конюхов, плотников, столяров, каменщиков и разных бедняков вообще считаем своими братьями. Мы им даже доверяем крупные дела, полагаем, что только на них, искренних работниках бедняках, а не на каких‑нибудь проходимцах, держится Советский строй. Например, Вы были шарманщиком. Но ведь это совсем не значит, что раз Вы шарманщик, так, значит, и негодный человек. Ведь Вы вот все‑таки Начдив. И если я Вас перестал уважать, так совсем не потому, что Вы шарманщик, а потому, что Вы оказались недостойным моего уважения. Не бранитесь конюхом, вам это не к лицу, ибо сами Вы вышли не из барского роду, да и к тому же на всех митингах звоните, что Вы тоже коммунист.» Конюхом»ругаются только белоручки–аристократы, да еще всевозможные выскочки, которые вышли с самого низу, из простонародья, а, поднявшись наверх, — позазнались, стали стыдиться этого простонародья, стали презирать его, а иногда даже и бить — то кулаком по лицу (как было в 74 бригаде), то плетко–хлыстиком по груди (как было недавно — в штабе дивизии).

V. Один из уважаемых мною товарищей недавно передал мне, что Вам Фурманов был нужен и мил только потому, что у Фурманова хорошие отношения с Фрунзе, что Фурманов может Вам помочь в повышении Вашей карьеры. В разговоре с Вами я вчера сообщил Вам эти сведения, Вы не отказались, Вы с ними согласились и их подтвердили. Как же после этого не потерять к Вам уважение? Значит, все Ваши со мною отношения, все поступки и слова — все это была коварная, хитрая ложь, которая прикрывала Ваши карьеристские мечты и Вашу слепую ненависть к политическим комиссарам. Сколько раз Вы издевались и глумились над комиссарами, как Вы ненавидите политические отделы, только вспомните! Так какой же Вы коммунист, раз издеваетесь над тем, что создал Центр. Комитет Коммунистической Партии? Ведь за эти злые насмешки и за хамское отношение к комиссарам (помните собрание командного состава) — таких молодцов из партии выгоняют и передают Черезвычайке. Недаром Вы так ненавидите Черезвычайку! Кончаю. Запомните, что если Вам совершенно нечем уязвить и осрамить меня — так лучше молчите и не лгите наглым образом, ибо эта ложь только Вас же самого хлещет по физиономии да, кстати, еще помните, что у меня в руках есть документы, факты и свидетели»^[233].

На оригинале письма рукой Чапаева написан ответ:

«Осторожность не трусость и я никогда от пули не отказывался и не говорил, что меня кто‑то посылает на смерть, а честность моя всегда со мной и я комиссаров^[234] не жалею, как и себя, так ни о ком не плачу. Конюхом я вас назвал не потому, что я ненавижу конюхов, но Вы помните, что комиссар, но не умеете держать себя прилично, что касается комиссаров, я сам был честным комиссаром и проводил политическую жизнь нормально, а если вы хотели поддержать коммунистку, я вправе сделать вам замечание. Что касается Анны Никитишны, то я не скажу ничего до тех пор, покамест не скажет она. Что касается тебя, я говорил и говорю, что Фурман в другом месте пользы бы принес больше, а возле меня он бездействует, — с этим ты согласился сам. Прошу больше мне не писать, что думаешь — думай про себя. Меня не задевай. Что касается Анны Никитишны — меня удивило, что это за игра. Затем до свиданья, а может и прощай. Чапаев».

Не успел Фурманов отправить письмо Чапаеву, как комиссару принесли заявление от военного комиссара 74–й стрелковой бригады ПЛ. Брауцея:

«Доношу до Вашего сведения, что ненормальные явления, как со стороны комбрига Зубарева, так и начальника дивизии, недопустимы, считаю долгом, как коммунист, борющийся для общего блага, блага всего трудового и во имя тех людей, которые вместе с нами идут за одно общее дело, бросают нам упреки в глаза на наших командиров, где все те грубые обращения их приходится улаживать. Как побои, которые делались комбригом, и многие враждебные отношения ко всем политическим работникам. Их самовыделение, выхвалы, как, например, по прибытии в гор. Уфу моим командиром (Зубарев Д. Ф.) в присутствии командира 221–го полка тов. Аазды он заявил, что Чапаев сказал, что он будет командовать дивизией, а Чапаев группой. Безграничное пьянство, безобразия с посторонними людьми — это показывает совсем не командира, а хулигана. Кроме того, в очень широком масштабе наблюдается применение своих товарищей на ответственные должности, не считаясь с тем, — соответствует он назначению или нет, а люди — специалисты находятся в строю или где в обозе, а если нет, то просто откомандировывались как несоответствующие. Такие явления случались с командирами полков и батальонов. Чувствую жестокую боль в своем сердце, при отъезде из Самары на фронт, имея состав 74 бригады около 12 ООО человек, из которых свыше 1500 человек одних коммунистов и около 1000 интернационалистов, где люди спаяны со своими командирами и комиссарами товарищескими отношениями, как львы рвались вперед, но со времени появления и прилива таких нелепых командиров, рекомендованных т. Чапаевым, которые говорят, что они коммунисты, но сами всегда против тех людей, которые призывают к просвещению и дают знать сущность нашей борьбы. У меня с комбригом неоднократно происходили столкновения на почве политической, где он заявлял, что они комиссаров только возят за собой как куклу и всегда враждебно говорят про власть комиссаров, где замечается в огромном виде наталкивание начдива тов. Чапаева командиров на своих комиссаров.

Встретив на улице командира арт. дивизиона, он остановил его и спросил, говоря:«Т. Чапаев мне велел опросить всех командиров, что они будут делать, когда уйдет Чапаев и с кем пойдут и против кого, против комиссаров или т. Чапаева», мною был перебит этот разговор; проезжая дальше — встретившегося на дороге красноармейца он снова спросил в таком же виде: знаешь ли ты Фурманова и Чапаева, считая недопустимым такие вопросы, я прервал разговор. Считаю такие проделки начдива недопустимыми, несущими контрреволюционный заговор против политических работников, не считаясь с ответственными, но и красноармеец, достигший политического воспитания, может пасть жертвой, что и наблюдалось в 222–м полку. Ввиду того, что в наших руках находится большая часть несознательных, которых можно нашим командирам использовать для своего блага, как слепое оружие в руках, может отразиться очень больно на нашей общей работе. Мой долг, как истинного бойца, отдавшего свою жизнь для освобождения всего мира, поставить вам на вид, где вы в свою очередь не должны промолчать, а дать ход этому делу, не как единоличному, касающемуся интересов, а для общества. По моему заключению, имя т. Чапаева стало очень интересным в пользу нашу. Но когда в человеке проявляется чувство захвата власти, которая грозит не только одной части преданных людей революции, но и всей революции. Так вот с моей стороны, по моим усмотрениям, считаю нужным ограничить власть и хорошо вменить на вид, внушая чувство коммуниста. При расследовании дела могу дать лица, подтверждающие мнения, и красногвардейцев, которые ко всем этим делам тоже смотрят противно»^[235].

Как мы видим из письма ПЛ. Брауцея, комбриг Д. Ф. Зубарев пользовался особым расположением начальника дивизии, который даже прочил его на свое место. Однако в романе М. С. Колесникова «Без страха и упрека» комбриг фигурирует только в качестве отрицательного персонажа:

«В анонимках Зубарев настаивал, чтобы Аню убрали из дивизии, так как, мол,«не выяснено ее классовое лицо», может быть, комиссар подцепил барыньку; а тот факт, что она с Кубани, говорит о многом: не подослана ли она белыми?.. В конце концов, Фурманов вынужден был написать пространное письмо в Реввоенсовет Южной группы:

«Товарищи!

Разрешите мое весьма щекотливое положение. Один из декретов Совнаркома говорит о недопустимости мужу и жене работать в одной организации. Я работаю военным комиссаром 25–й дивизии. Жена, Анна Никитична Фурманова–Стешенко, заведует культпросветом этой же дивизии. Работай она слабо, я не щадил бы ни минуты и отстранил бы от работы. Но вижу обратное: до нее культпросвет почти не подавал признаков жизни, она же сумела организовать все его секции, а театральную наладила настолько, что стала возможной постановка пьес непосредственно на позиции в полках, а не только в штабах дивизии или бригад. Словом, работой я вполне доволен. Отзыв мой беспристрастен. Его могут подтвердить завполитотделом, помвоенкомдив и многие ответственные работники дивизии, знающие ее работу. Кроме того, она работает как организатор, как артистка в труппе, как фельдшерица, когда уезжает во время боев со мной на позиции. Она заменяет мне секретаря. От секретаря, предложенного мне еще 5–й армией (когда 25–я дивизия числилась в 5–й армии), я отказался, ибо постоянного дела ему нет, а попусту деньги платить не стоит. Этого секретаря замещает мне Анна Ник–на, получая, разумеется, только одно жалованье — как заведующая культпросветом. Михаил Васильевич в личной беседе дал мне свое согласие оставить ее при мне секретарем. Теперь я спрашиваю Нас, товарищи: 1) может ли она вообще работать здесь, в одной дивизии со мной; 2) может ли совмещать две должности, получая один оклад?»».

Из Реввоенсовета очень скоро пришел ответ: «Высоко оцениваем работу Анны Никитичны, желаем дальнейших успехов…»

В письме П. Я. Брауцея говорится о «побоях», то есть о случаях рукоприкладства со стороны командира бригады Зубарева. О подобных случаях писал в своем романе «Чапаев» и Д. А. фурманов. Приведем отрывок из разговора возницы Гриши с комиссаром Клычковым:

— А меня не били? — обернулся Гриша. — Тоже били… да сам Чапаев единожды саданул. Что будешь делать, коли надо?

— Как Чапаев, за што? — встрепенулся Федор, услышав (н который раз!) это магическое, удивительное имя.

— А я на карауле, видишь ли, стоял, — докладывал Гриша, — что вот за Пугачами, вовсе близко, станция какая‑то тут… забыл ее звать. Стою, братец, стою, а надоело… Што ты, мать i ною так, думаю, за паршивое дело это — на карауле стоять. Тоска, одним словом, заела. А у самого вокзала березки стоят, и на березках галок — гляжу — видимо–невидимо: га–гага… Ишь раскричались! Пальну вот, не больно, мол, гакать станете! (Спервоначалу‑то подумал смешком, а там и на самом деле: кто, дескать, тут увидит, — мало ли народу стреляет по разным надобностям? Прицелился в кучу‑то: бах, бах, бах… Да весь пяток и выпалил сгоряча… Которых убил — попадали сверху, за сучки это крылышками‑то, помню, все задевали да трепыхались перед смертью. А што их было — тучами так и поднялись… поднялись да и загалдели ядреным матом. Кто его знал, что он у коменданта сидит, Чапаев‑то. Выходит — туча тучей.

— Ты стрелял?

— Нет, — говорю, — не стрелял: не я!

— А кто же галок‑то поднял, хрен гороховый?

— Так, видно, сами, — говорю, — полетели!

— А ну, покажи! — и хвать за винтовку. За винтовку хвать — а она пустая.

— Што? — говорит. — А патроны где, — говорит, — возьмешь, сукин сын? Казаков чем будешь бить, колода? Галка тебе страшнее казака? У, ч–черт! — да как двинет прикладом в бок!

Молчу, чего ему сказать? Спохватился, да поздно, а надо бы по–иному мне: как норовил это за винтовку, а мне бы отдернуть: не подходи, мол, застрелю: на карауле нельзя винтовку щупать! Он бы туда–сюда, а не давать, да штык ему еще в живот нацелить: любил, все бы простил разом…

— Любил? — прищурился любопытный Федор.

— И как любил: чем его крепче огорошишь, тем ласковее. Навсегда уважал твердого человека, что бы он ему ни сделал:«Молодец, — говорит, — коли дух имеешь смелый»…»

Заявления о самоуправстве Чапаева и расстреле им бойцов, отказавшихся идти в наступление, были не беспочвенными. Такие случаи были неоднократными в частях Восточного фронта не только по отношению к мадьярам (венграм), но и к представителям других национальностей. Еще накануне контрнаступления войск Южной группы армий председатель РВСР Л. Д. Троцкий издал 1 апреля приказ о гуманном отношении к перебежчикам и военнопленным:

«… Перебежчиков встречать дружелюбно, как освободившихся из‑под колчаковской палки товарищей, или как раскаявшихся противников. Это относится не только к солдатам, но и к офицерам. Кто перешел к нам, с тем делить хлеб–соль. Сдавшихся или захваченных в плен противников ни в коем случае не расстреливать. Твердо помнить, что в армии Колчака часть обманута, другая часть сражается из‑под палки и лишь ничтожная часть состоит из монархистов–колчаковцев. Лаже в среде колчаковских офицеров только адмиральская и генеральская верхушка состоит из заклятых врагов рабочего народа. Большинство нисшего офицерства мобилизовано насильственно и радо бы выбраться из петли.Увидав на чьей стороне правда и сила, не только солдаты Колчака, но и многие из его офицеров будут затем честно работать в советских рядах. Самовольные расстрелы не только перебежчиков, но и пленных врагов будут беспощадно караться по законам военного времени.Пусть палачи Колчака расстреливают пленников. Рабоче–крестьянская армия раскаявшихся врагов превращает в друзей»^[236].

Позднее, 27 мая, Троцкий был вынужден снова потребовать от Реввоенсовета Восточного фронта гуманного обращения к перебежчикам:

«Военком башкир Валидов сообщает, что продолжаются жестокие расстрелы башкир–перебежчиков из лагеря белых. Предлагаю возобновить приказ о благожелательном отношении к перебежчикам башкирам, как и ко всем перебежчикам. Отданный приказ прочитать во всех ротах, эскадронах, возложить ответственность на командиров и комиссаров, привлечь при первой оказии виновных, вообще добиться, наконец, осуществления приказа о нерасстреле перебежчиков»^[237].

Пока В. И. Чапаев и Д. А. фурманов выясняли свои отношения, части 25–й стрелковой дивизии продолжали перегруппировку в район боевых действий. Задержка с ее переброской, а также тяжелое положение 4–й армии вызвали серьезные опасения у председателя РВСР Л. Д. Троцкого. 25 июня он телеграфировал Реввоенсовету Восточного, фронта, Э. М. Склянскому, ЦК РКП(б) и Полевому штабу РВСР:

«… Сводки Востфронта свидетельствуют о печальном состоянии 4 армии. Застойный характер операции уральского фронта крайне содействует разложению армии, все время соприкасающейся с восставшим казачеством. Недостаточное внимание правому флангу грозит тягчайшими последствиями. Сообщите ваши соображения.

Командование Южгруппы требует винтовок, пулеметов, патронов, куда же делись трофеи, ведется ли строгий учет за ручными винтовками в полках, происходит ли (так в документе. — Авт.) полковых и дивизионных обозов оружием и другим снабжением, сообщите какие меры на деле приняты для учета и изъятия у частей военного имущества кроме, безусловно, необходимого. Опыт свидетельствует, что при невнимании в этом отношении, при малейших неудачах происходит громадная убыль имущества.

Реввоенсовет Южгруппы телеграммой № 11705 ходатайствует о передаче ему самарских курсов комсостава. Мною было предложено Реввоенсоввост обслужить каждую армию комкурсами. Ходатайство Южгруппы свидетельствует, что оно не сделано. Сообщите причины ^[238].

Реввоенсовет Восточного фронта в ответ на эту телеграмму сообщал Троцкому:

«… Обстановка на главных направлениях (севернее Уфы) не позволяла до окончания Уфимской операции выделить силы для ликвидации нашей неустойчивости в уральском районе. Командование фронта учитывало в этом районе необходимость взять инициативу в наши руки. Ныне взятая с уфимского района сильная 25 дивизия начала сосредоточение в районе западнее Бузулука и в ближайшие дни должна начать наступление на Уральск. Сосредоточение этой дивизии намечалось раньше, но задержалось необходимостью закончить перевозку с того же уфимского фронта войск, выделенных на другие фронты. Рассчитывают, что при помощи этой дивизии положение на уральском фронте будет восстановлено»^[239].

В докладе Реввоенсовета Восточного фронта отмечалось, что за последние дни Южной группе армий послано 6 тыс. винтовок и 19 орудий. Самарские командные курсы еще месяц назад были посланы на главный, Южный фронт.Начало Уральской операции было назначено на 27 июня. Однако командование Уральской армией, воспользовавшись тем, что сосредоточение красных войск шло медленно, упредило их, перейдя в наступление. Казачьи части 26 прорвались к Николаевску и захватили город, уничтожив оборонявшийся там отряд коммунистов. Это событие вызвало обеспокоенность у главкома И. И. Вацетиса. 29 июня он направил командующему Восточным фронтом директиву, в которой говорилось:

«Мною неоднократно обращалось ваше внимание на ту угрозу для нас на правом фланге Востфронта, которая 6 настоящее время вполне уже обрисовалась в районе Оренбург — Уральск — Николаевск. В означенном районе противник развивает свои активные операции планомерно. Принятые вами до сих пор меры не вырвали инициативы действий из рук противника, который зафиксировал свой успех последних дней занятием Николаевска. В стремлении к Волге Аутов давно уже перешел границы уральского казачества, и факт захвата его войсками Николаевска подтверждает лишь мое прежнее предположение о том, что конечным его намерением является действовать в тылу центра Востфронта и захватить Волгу на участке Самара — Саратов. Двинутая вами 25 стрелковая дивизия вряд ли в состоянии будет достичь решительного успеха над своим многочисленным противником, а между тем ликвидировать опасность на правом фланге Востфронта до крайности необходимо в течение двух ближайших недель, дабы не дать возможности Дутову по достижении Волги соединиться с казачеством. Прошу вас обратить должное внимание на оборону Саратова. В дополнение к моим телеграммам №№ 2192/on, 2901/on и 3130/on (речь идет о приказах по скорейшему подавлению восстаний в Уральской и Оренбургской областях. — Авт.) прошу еще раз пересмотреть условия обстановки, создавшейся за последнее время против правого фланга Востфронта и оценить эту обстановку в связи с положением левого фланга Южфронта. Ваш вывод после такой оценки и те распоряжения, которые вами на основании этого будут сделаны, прошу представить мне не позже 2 июля…

По последним сведениям, Колчак группирует свои армии в двух главных районах: екатеринбургском, вероятно, и челябинском, и оренбургском. Эти сведения Востфронту надлежит проверить во что бы то ни стало и выяснить, действительно ли происходит таковая группировка войск Колчака. Если Колчак группирует часть своей армии в оренбургском направлении, то это, несомненно, делается с целью нанести удар Востфронту в тыл, быть может в общем направлении Оренбург — Белебей, чтобы парализовать успех Востфронта в центре. Вам надлежит с достаточной серьезностью оценить возможные последствия этого и принять меры к своевременному развитию интенсивных и активных действий на правом фланге Востфронта, т. е. на фронте генерала Дутова, а равно принять меры предусмотрительности для прикрытия нашего тыла от удара противника со стороны Оренбурга на север и северо–запад»^[240].

С. С. Каменев, получив директиву главкома, немедленно вызвал к прямому проводу М. В. Фрунзе:

«— Здравствуйте, Михаил Васильевич. Скажите, пожалуйста, прибыли ли 61 ООО винтовок, второе — как идет сосредоточение 25–й дивизии, и третье — каково положение под Пугачевом.

— Первое. Винтовки до сих пор не прибыли, хотя сейчас мы знаем номера эшелонов, — ответил Фрунзе. — Второе. Начала высаживаться 3–я бригада 25–й дивизии, 223–й полк сегодня к вечеру должен занять район Денисовки, что к юго–западу от Бузулука. Сегодня же должен прибыть на станцию Бузулук и 225–й полк. Остальные части грузятся. Несмотря на все наши усилия, перевозка затянулась, надеюсь, что боевые части к 2 июля прибудут все. Сегодня отдал приказание о подчинении всех прибывающих частей дивизии впредь до прибытия начдива комбригу 1–й Кутякову, штаб которого находится на станции Богатое. Конница дивизии еще не прибыла в район Бузулука, она находится между Бузулуком и селом Алексеевским, что верстах в 60 от Бузулука.

Третье. Под Пугачевом противник наступал на отряд Наумова, но потерпел неудачу, потеряв 4 пулемета, тем не менее, он не прекращает попыток разбить отряд и отрезать его от Самары. Командарму 4–й отдано приказание ударить с юга и с запада от Пугачева. Все группы, отступившие из Пугачева в Липовку под общей командой начдива Московской Жаворонкова, я приказал перевести к 313–му полку. По линии железной дороги

Уральск — Семиглавый Map противник нажимает, хотя и не столь крупными силами. Вообще в Уральском районе приходится отметить группировку противника в северо–западном направлении, то есть навстречу нашему ожидающемуся удару, отмечается даже переброска частей в западном направлении с фронта Оренбургской дивизии. От 20–й дивизии сведений пока не поступило.

— Я не понял — прибыла ли третья бригада по счету или это 3–я по номеру, — сказал Каменев, — таким образом, сосредоточилось только две бригады или заканчивается сосредоточение всей дивизии?

— Третья по номеру, счетом — вторая, — сообщил Фрунзе. — Заканчивают сосредоточение две бригады, третью же ожидаю в течение двух ближайших дней, то есть 30–го и 1–го.

— Хорошо. Центр очень обеспокоен обстановкой на вашем фронте. Имеются ли у вас какие‑либо тревожные данные?

— Я считаю противника серьезным, — сказал Михаил Васильевич, — ибо он развивает колоссальную энергию и имеет сформированными ряд пехотных частей, но особой тревоги за уральский участок не чувствую. Меня нервировало лишь отсутствие пулеметов и винтовок, что не давало возможности быстро поставить на ноги имеющиеся силы, и затем недостаточно быстрое сосредоточение 25–й дивизии. Вообще же при условии присылки оружия и патронов, коих у меня остается 1 100000, я уверен в том, что мы выйдем из положения с честью. Как это ни странно, но я больше беспокоюсь за свой левый фланг, то есть фронт 20–й дивизии, где положение считаю очень слабо обеспеченным».

М. В. Фрунзе, не чувствуя «особой тревоги за уральский участок», все‑таки решил начать операцию по освобождению Уральска, не дожидаясь завершения сосредоточения 25–й стрелковой дивизии. Такое решение было обусловлено тем, что казачьи части, заняв Николаевск, предпринимали активные боевые действия с целью овладеть Большой Таволжанкой. Кроме того, разведка Южной группы армий выявила сосредоточение двух групп противника: одной (пехотные, конные части с артиллерией) в районе Большая Глушица и второй (конница) — в районе Алексеевское (Земляки). Наибольшую опасность, по мнению штаба Южной группы армий, представляла николаевская группу, которую Фрунзе решил разгромить в первую очередь. С этой целью он 30 июня приказывает:

«1. Командарму 4–й организовать наступление на Николаевск с северо–востока — группой т. Наумова, с юга — частями 314–го и 315–го полков, придав им артиллерию и конницу, и с запада — 313–м полком, если ко времени начала операции удастся получить для этого полка недостающее вооружение.

2. Выступление колонн назначить с таким расчетом, чтобы атаковать Николаевск одновременно.

3. Группе т. Наумова держать связь с командармом 4–й через штаб Южгруппы.

4. Операция под Николаевском должна иметь целью — путем окружения уничтожить живую силу противника с захватом всего его имущества и вооружения.

5. Для того чтобы облегчить операцию против Николаевска путем оттяжки тех сил противника, кои могли бы быть переброшены с других участков, приказываю; не ожидая полного сосредоточения 25–й дивизии, начать наступление, о дне которого будет объявлено дополнительно 1 июля, с целью овладения фронтом М. Глушица, Б. Глушица (Погановка), Пестравский Выселок (Тамбовка), Кагаралыцкий Умет, Мурашина, Ивановка (Самоваловка), Сергеевка, Гаршино, Васильевка (Красногорье), Любимовка, Сайнова, все пункты включительно, для чего: а) особую бригаду т. Плясункова подчиняю т. Кутякову, который подчиняется непосредственно мне и держит со мной связь через Богатое… (далее даются разграничительные линии между частями. — Авт.); в) т. Кутякову принять все меры к тому, чтобы к началу наступления в нем участвовали 75–я бригада и вся конница 25–й дивизии, уже прибывшая утром 30 июня в район железнодорожной ст. Погромное; г) командарму 1–й, направляя главные усилия для овладения районом Гаршино, обеспечить слева (с востока) эту операцию всей своей армейской конницей, в состав которой назначаются также части бывшей 3–й кавалерийской Туркестанской дивизии, следующие походным порядком из‑под Уфы в район Бузулука. Конница 1–й армии, сосредоточенная примерно в районе Алховка, Злобина, при дальнейшем продвижении к югу должна служить связью между правой колонной Оренбургской дивизии и другими ее частями, расположенными восточнее»^[241].

В приказе требовалось поддерживать тесную связь между колоннами и оказывать друг другу помощь в случае нападения противника. Части прибывающей 74–й стрелковой бригады предписывалось направлять в район Герасимовка, Даниловка, Гостевка и использовать для развития наступления.

Не только главком и командующий Восточным фронтом оказывали давление на М. В. Фрунзе. Недовольство высказывал и председатель СНК РСФСР В. И. Ленин, который 1 июля телеграфировал командующему Южной группой армий:

«Развитие успехов противника в районе Николаевска вызывает большое беспокойство. Точно информируйте, достаточное ли внимание обратили Вы на этот район. Какие Вы сосредоточиваете силы и почему не ускоряете сосредоточение? Срочно сообщите о всех мерах, которые принимаете»^[242].

Ответ Ленину последовал в тот же день:

«Операциям противника на уральском фронте, в частности в районе Николаевска, мной уделялось и уделяется самое серьезное внимание ввиду очевидной опасности соединения колчаковско–деникинского фронта на Волге.

К сожалению, до сих пор в моем распоряжении на этом участке были лишь слабые части, совершенно неподготовленные, часто плохо вооруженные. Все остальное было направлено в дни колчаковского наступления на Самару против него и до сих пор было занято на уфимском направлении.

Уже месяц назад мной была намечена переброска с уфимского направления одной дивизии на уральско–оренбургский фронт, что быстро позволило бы ликвидировать и этот участок, но согласно распоряжениям высшего командования у меня сразу одна за другой были отняты две дивизии — 2–я и 31–я, из которых первая уже переброшена частью на Петроград, частью на Царицын, а вторая перебрасывается под Воронеж. Это, во–первых, приостановило быстрое и решающее завершение уфимской операции, а во–вторых, не дало возможности своевременно подкрепить уральско–оренбургский фронт.

Пришлось ограничиться затыканием дыр за счет вновь формируемых, совершенно небоеспособных частей, что приводило к ряду частичных успехов противника. Ныне я получил разрешение использовать силы 25–й дивизии, которая и перебрасывается самым спешным порядком с напряжением всех сил и средств из‑под Уфы в район Богатое, Бузулук для нанесения удара с севера.

Хотя в данный момент, а именно при полной неустойчивости 9–й и 10–й армий и при слабой обеспеченности восточного участка моего фронта (Стерлитамак — Оренбург), одной 25–й дивизии далеко не может считаться достаточным для ликвидации уральско–оренбургского фронта, тем не менее, позволю выразить надежду, что не позже чем через 10—14 дней Уральск и весь север области будут очищены от белогвардейщины. В частности, обратное занятие нами Николаевска считаю обеспеченным в ближайшее время. Использованию местных средств мешает крайний недостаток оружия; так, несмотря на настойчивые просьбы, я до сих пор не получил пулеметов и только вчера получил партию винтовок далеко не в достаточном числе.

Прошу верить, что Реввоенсовет Южгруппы работает в чрезвычайно трудной обстановке, часто при очевидном непонимании главным военным командованием проделанной им работы, исполнял и исполняет свой долг перед революцией»^[243].

М. В. Фрунзе, заверив В. И. Ленина в том, что «исполняет свой долг перед революцией», приказал командиру ударной группы И. С. Кутякову с рассветом 2 июля перейти в наступление одновременно с Бузулукской группой 1–й армии. В связи с сосредоточением значительных сил противника в западном направлении (район Большая и Малая Глушицы, Порубежка) предписывалось бригаду Плясункова держать уступом справа для обеспечения главных сил ударной группы Кутякова.3 июля М. В. Фрунзе подписывает приказ о переходе в решительное наступление на Уральск^[244]. Войскам 4–й, 1–й армий и группы Чапаева^[245] предстояло перейти в решительное наступление и не позднее 15 июля овладеть рубежом реки Урал на участке Уральск, Нижне–Озерная и железная дорога западнее Уральска, разгромив противника, действовавшего к северу от этого рубежа. Группе Чапаева приказывалось нанести удар в общем направлении на станицу Переметная, Дьяков, установив связь справа с частями Сводной бригады Наумова в районе Большая Таволжанка и слева — с частями 1–й армии. Правому флангу 1–й армии (части Оренбургской дивизии) предписывалось наступать на Соболев, а затем совместно с группой Чапаева — на фронт Рубежный, Иртецкое, Илецкий Городок. Левофланговые части 4–й армии должны были окружить и разгромить противостоящего противника и во взаимодействии с группой Чапаева выйти на линию железной дороги на участке Деркул, Переметная. После этого следовало силами Шиповско–Деркульской группы войск перейти в энергичное наступление в направлении станица Переметная, форпост Чеганский с целью окончательного преграждения противнику путей отхода на юг. Одновременно предусматривалось использовать гарнизон Уральска для нанесения встречного удара на станицу Переметную.

Всего к проведению Уральской операции привлекалось до 30 тыс. штыков, 1, 5 тыс. сабель при 87 орудиях и почти 400 пулеметах. Противник же имел 5, 6 тыс. штыков, 17, 7 тыс. сабель, 52 орудия и 174 пулемета^[246]. Он уступал советским войскам по численности штыков в 6 раз, но имел 12–кратное превосходство в кавалерии. Это имело существенное значение в пустынной и степной местности.

В. И. Чапаев вступил в командование ударной группой 4 июля, о чем донес рапортом командующему Южной группой армий. Группа Чапаева к этому времени насчитывала около 8, 4 тыс. штыков и почти 1, 4 тыс. сабель. Противник же располагал 2, 6 тыс. штыками и 5, 4 тыс. саблями, то есть, уступая по количеству штыков в 3, 2 раза, казаки превосходили красных по саблям в 3, 8 раза. Командующий Уральской армией генерал Толстое, учитывая превосходство красных частей в пехоте, планировал временно отказаться от наступательных действий и перейти к подвижной обороне, с тем чтобы рядом боев истощить силы 25–й стрелковой дивизии и втянуть ее в безводные степи южнее Уральска. Он приказал разрушать все колодцы по пути отхода, угонять скот, уничтожать и по возможности увозить продовольствие и фураж, принимать все меры к тому, чтобы селения оставались пустыми.

В. И. Чапаев, оценив сложившуюся обстановку, решает вести наступление на Уральск силами двух бригад (73–й и 75–й) 25–й стрелковой дивизии и Особой бригады Плясункова. В резерве Василий Иванович оставил одну (74–ю) бригаду, расположив ее на своем правом фланге, с тем чтобы при подходе к Уральску ввести бригаду в сражение и сильным ударом прижать противника к реке Ур и там его уничтожить. Прикрытие левого фланга группы и поддержание связи с частями 1–й армии Чапаев возложил на 25–й и 75–й кавалерийские дивизионы. От командиров бригад и полков Василий Иванович требовал:

«… 8. Командирам частей, имея в виду свойственный казакам способ ведения войны (партизанский), уметь этому способу противопоставить способ, равносильный ему, пользуясь опытом наших прошлых удачных операций на уральском фронте, и горький опыт недавно разбитых здесь частей одной из бригад, не умевших противостоять партизанам. Всегда быть готовым справа и слева, с тыла и фронта принять неожиданный удар противника, обеспечивая себя надежными резервами. Напоминаю § 7 приказа за № 0215 8 комюжгруппы (приказ от 23 июня 1919 года. — Авт.) и предупреждаю, что при обнаруживании каких‑либо погрешностей в этом деле, особенно когда результатом явится неудача, повинность повлечет за собой суровые кары, начиная с расстрела командиров и комиссаров.

9. Командирам частей на ночь в деревнях красноармейцев не оставлять, а выводить из них и располагать около них, окружая кольцом обозы, орудиями, и размещать в строениях.

10. Не забывать связи — первое дело, отсутствие ее не допускаю и к виновным буду беспощаден.

11. Комбату связи поручить охрану проводов местному населению под гарантию, что в случае порчи связи ответственность вплоть до расстрела ложится на население.

12. С жителями, уличенными в явной контрреволюции и содействии неприятелю, бороться самым решительным образом, расстреливая на месте преступления…»^[247].

Наступление ударной группы началось утром 5 июля. Части группы продвигались при 50—60–градусной жаре. Бойцы страдали от смертельной жажды и солнечных ударов. Казаки, отступая, поджигали степи, вынуждая красноармейцев продвигаться по выжженной безводной местности, среди дыма и гари. С продвижением к югу, в глубь уральских степей, положение дивизии, все более отрывавшейся от своей базы, осложнялось. Начались постоянные перебои в снабжении частей боеприпасами и продовольствием, обмундированием.

В. И. Чапаев непосредственно на местности следил за развитием событий, объезжая части на отобранном у некоего буржуйчика» слабосильном, ярко–красном «стевере», потом — на мощном «паккарде». Но он был неудобен для степных дорог, и Василий Иванович остановил свой выбор на выносливом «форде–Т», выжимавшем до 50 км в час. Личным шофером начдива был В. В. Козлов, водитель с трехлетним стажем.

К исходу 6 июля части ударной группы выполнили ближайшую задачу, а некоторые выдвинулись значительно дальше линии, определенной приказом Чапаева от 4 июля. «Полки вверенной мне группы, несмотря на опоздание в получении боевого приказа, поспешили выполнить его на целые сутки ранее срока, — отмечал Василий Иванович в приказе по группе от 7 июля. — Это залог того, что Уральск будет освобожден раньше 15 июля, срока, указанного Южгруппой. Казачьи банды, оставившие Пугачев и бегущие на всем фронте наших славных бригад, делают попытки вновь атаковать Уральск. Поспешим уничтожить эти банды в реках Урал и Чеган, отрезав Семеновскую дружину, уходящую из Пугачева»^[248]. В. И. Чапаев тем же приказом определил, что не позже 12 июля должны быть сняты «оковы с осажденного Уральска».

Командование Уральской отдельной армии принимало все меры к тому, чтобы сдержать продвижение частей ударной группы Чапаева. Значительное преимущество в коннице позволяло казакам выгодно использовать степные районы, осуществлять маневр по фронту и набеги на тыл ударной группы. Так, 7 июля 2–й Уральский конный корпус контратаковал в районе Большой Черниговки у хуторов Мордовские и Пьянов авангардный 218–й стрелковый полк имени Степана Разина, уничтожив полностью его 3–й батальон. Полк, не выдержав удара, начал отходить, но подоспевшие части 73–й стрелковой бригады и Особой бригады Плясункова восстановили положение. Противник, проиграв бой у Большой Черниговки, начал спешно отходить на юг.

Тяжелые бои развернулись 8 июля за населенный пункт Пономарев. Только после упорного 9–часового боя 220–й и 223–й стрелковые полки сумели занять Пономарев. 25–й кавалерийский дивизион овладел хутором Лебедев, а части 3–й (75–й) бригады выбили противника из Самаркина и Шепталова. Части 1–й бригады заняли населенные пункты Малый и Большой Зайкин, Таловлигин и Пьянов, а Особая бригада — Тимошинский. В ходе боевых действий части ударной группы понесли большие потери. Так, кавалерийский дивизион 1–й бригады и одна из рот 218–го стрелкового полка были полностью разгромлены противником.

В. И. Чапаев, стремясь не потерять соприкосновения с противником, потребовал от командиров бригад более решительных действий на Уральском направлении. 10 июля он приказывает командиру 73–й стрелковой бригады Кутякову не позже 11 июля очистить «весь правый берег реки Чеган до Мересчанова от банд противника, стараясь последнего не выпустить из изгибов реки, где его и потопить». На командира 74–й стрелковой бригады Зубарева возлагалась задача по очищению правого берега реки Урал от противника и продвижению к Уральску по дороге, ведущей из Илецкого Городка. Командир 75–й стрелковой бригады Чеков должен был занять Рубежный и Требухин. 25–му отдельному кавалерийскому дивизиону под командованием Сурова предстояло при подходе к Дьякову «стремительным налетом броситься вдоль р. Урал, не давая противнику перевозить обозы на левый берег, уничтожая его в волнах Урала». Особая бригада Плясункова имела задачу, охраняя правый фланг группы, согласованными действиями с 73–й стрелковой бригадой не позже 12 июля «перейти железную дорогу в районе хут. Широкий и расположить части в районе хут. Зелененький, Халилов и разъезд Ростовский», где ждать дальнейших распоряжений^[249].

Осуществление замысла Чапаева позволяло отрезать противнику пути отхода на юг и отбросить его на Шипово–Деркульскую группу 4–й армии, которая, соединившись с Уральским гарнизоном, могла бы разгромить казачьи части. Это решение получило поддержку в штабе Южной группы армий. Начальник оперативного управления штаба П. П. Каратыгин связался с начальником штаба 4–й армии А. К. Андерсом и попросил его изменить направление наступления Шипово–Деркульской группы на юго–восток, чтобы оказать содействие ударной группе Чапаева.

К исходу 10 июля Особая бригада Плясункова вышла в район станции Переметная, а 73–я стрелковая бригада — в район Деркульский и Женский Скит. Утром 11 июля командующий 4–й армией приказал начальнику Шипово–Деркульской группы начать наступление в направлении Деркул, Переметная, чтобы к вечеру соединиться с Уральским гарнизоном. Наступление наземных войск поддерживала немногочисленная авиация. Один из участников тех боев военный летчик А. Степанов в книге «Крылатое племя (Воспоминания авиаторов трех поколений)» отмечал: «Наступил рассвет решающего дня. Наши части, форсировав Наган, с ходу стремительно атаковали окопы противника. Одновременно по врагу ударили чапаевцы. Мой старенький»Фарман XXX»и»Сопвич»Лабренца летали над полем боя, помогая наземным войскам. Белоказаки не выдержали. Оставляя повозки, боеприпасы, снаряжение, бросая раненых, они начали беспорядочное бегство. Прорвано было железное кольцо, которое в течение трех месяцев сжимало осажденный Уральск».

Встреча частей Шипово–Деркульской группы и ударной группы Чапаева произошла в 7 часов утра 11 июля, когда 73–й и 74–й кавалерийские дивизионы соединились у хутора Новенький с 1–м батальоном 194–го стрелкового полка осажденного гарнизона Уральска. В тот же день М. В. Фрунзе и член Реввоенсовета Южной группы армий Ш. З. Элиава докладывали В. И. Ленину:

«Сегодня в 12 часов дня снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город»^[250].

В освобожденный Уральск из Самары прибыли на автомобиле В. И. Чапаев и Д. А. Фурманов. Об этом подробно рассказывает Дмитрий Андреевич в романе «Чапаев», отрывком из которого мы воспользуемся:

«… Через реку налаживали мост. А за рекой были уже два красных полка, перебравшиеся на чем попало. Надо было спешить с работами, чтобы переправить артиллерию, — без нее полки чувствовали себя беспомощно, и от командиров стали тотчас поступать самые тревожные сведения. Чапаев не то на второй, не то на третий день по приезде в Уральск ранним утром отправился сам — проверить, что сделано за ночь, как вообще идет, продвигается работа. С ним пошел и Федор. По зеленому пригорку копошились всюду красноармейцы, — надо было перетаскивать к берегу огромные бревна… И вот на каждое налепится без толку человек сорок — толкаются, путаются, а дело нейдет… Взвалят бревно на передки от телеги, и тут, кажется, уж совсем бы легко, а кучей — опять толку не получается.

— Где начальство? — спрашивает Чапаев.

— А вон, на мосту…

Подошли к мосту. Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа. Как только увидел он Чапаева — марш на середину; стоит и оглядывается как ни в чем не бывало, как будто и все время наблюдал тут работу, а не раскуривал беспечно на берегу. Чапаев в таких случаях груб и крут без меры. Он еще полон был тех слезных просьб, которые поступали из‑за реки, он каждую минуту помнил — помнил и болел душою, что вот–вот полки за рекой погибнут… Дорога была каждая минута… Торопиться надо было сверх сил — недаром он сам сюда согнал на работу такую массу красноармейцев, даже отдал половину своей комендантской команды. Он весь напрягся заботой об этом мосте, ждал, чуть ли не ежечасно, что он готов будет, — и вдруг… вдруг застает полную неорганизованность, пустейшую суету одних, мирное покуривание других…

Как взлетел на мост, как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу! Тот закачался на бревнах, едва не свалился в воду, весь побледнел, затрясся от страха, зная, что может быть застрелен теперь же… А Чапаев и действительно рванулся к кобуре, только Федор, ошеломленный этой неожиданностью, удержал его от расправы. Самой крепкой, отборной бранью бранил рассвирепевший Чапаев дрожащего инженера:

— Саботажники! Сукины дети! Я знаю, что вам не жалко моих солдат… Вы всех их готовы загубить, сволочь окаянная!.. У–у-у… подлецы!.. Чтобы к обеду был готов мост! Понял?! Если не будет готов, застрелю, как собаку!!!

И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое–четверо, остальные были переведены на другую работу… Красноармейцы заработали торопливо… Заходило ходом, закипело дело. И что же? Мост, который за двое суток подвинулся на какую‑нибудь четвертую часть, к обеду был готов.

Чапаев умел заставлять работать, но меры у него были исключительные и жестокие. Времена были такие, что в иные моменты и всякие меры приходилось считать извинительными; прощали даже самый крепкий, самый ужасный из этих способов — «мордобой». Бывали такие случаи, когда командиру своих же бойцов приходилось колотить плеткой, и это спасало всю часть.

Было ли неизбежным то, что произошло на мосту? Ответа дать невозможно… Во всяком случае, несомненно то, что постройка моста была делом исключительной срочности, что сам Чапаев и вызывал инженера к себе неоднократно и сам ходил, приказывал, торопил, ругался, грозил… Медлительность работ оставалась прежнею. Была ли она сознательным саботажем, была ли она случайностью — кто знает! Но в то утро чаша терпения переполнилась — неизбежное совершилось, а мост… к обеду был готов. Вот примеры суровой, неумолимой, железной логики войны!Бывали у Чапаева и такие случаи, которыми обнаруживалось в нем какое‑то мрачное самодурство, необыкновенная наивность, граничащая с непониманием самых простых вещей.

В этот вот приезд в Уральск, может быть, через неделю иди полторы, как‑то днем вбегают к Федору ветеринарный врач с комиссаром. Оба дрожат, у врача на глазах слезы… Трясутся, торопятся — ничего не понять. (Ветеринарные комиссары вообще народ нежный.)

— В чем дело?

— Чапаев… ругает… кричит… застрелить…

— Кого ругает? Кого хотел застрелить?..

— Нас… нас обоих… или в тюрьму, говорит… или расстреляю…

— За что же?

Федор усадил их, успокоил и выслушал странную, почти невероятную историю.

К Чапаеву из деревни приехал знакомый мужичок, известный»коновал», промышлявший ветеринарным ремеслом годов восемь — десять. Человек, видимо, тертый и, безусловно, в своем деле сведущий. И вот сегодня Чапаев вызывает дивизионного ветеринарного врача с комиссаром, усаживает их за стол. Тут же и мужичок. Чапаев»приказывает»врачу экзаменовать в своем присутствии»коновала»и выдать ему удостоверение о том, что он, мужичок, тоже, дескать, может быть»ветеринарным доктором». А чтобы бумага была крепче — пусть и комиссар подпишется… Экзаменовать строго, но чтобы саботажу никакого. Знаем, говорит, мы вас, сукиных детей, — ни одному мужику на доктора выйти не даете.

— Мы ему говорим, что так и так, мол, экзаменовать не можем и документа выдать не имеем права. А он как вскочит, как застучит кулаком по столу.«Молчать! — говорит. — Немедленно экзаменовать при мне же, а то в тюрьму, сволочей… Расстреляю!«Тогда вот комиссар на вас указал. Пойдем, говорит, спросим, как самый экзамен производить, посоветуемся… Услыхал про вас — ничего. Пять минут сроку дал… ждет… Как же мы теперь пойдем к нему?.. Застрелит ведь…

И оба они вопрошающе, умоляюще смотрели на Клычкова…

Он оставил их у себя, никуда ходить не разрешил — знал, что Чапаев явится сам. И действительно, через десять минут вбегает Чапаев — грозный, злой, с горящими глазами. Прямо к Федору.

— Ты чего?

— А ты чего? — усмехнулся тот его грозному тону.

— И ты с ними? — прогремел Чапаев.

— В чем? — опять усмехнулся Федор.

— Все вы сволочи!.. Интеллигенты… у меня сейчас же экзаменовать, — обратился он к дрожащей»ветенарии», — сейчас же марш на экзамен!!!

Федор увидел, что дело принимает нешуточный оборот, и решил победить Чапаева своим обычным оружием — спокойствием.Когда тот кричал и потрясал кулаками у Федора под носом, угрожая и ему то расстрелом, то избиением, Клычков урезонивал его доводами и старался показать, какую чушь они совершат, выдав подобное свидетельство. Но убеждения на этот раз действовали как‑то особенно туго, и Клычкову пришлось пойти на»компромисс».

— Вот что, — посоветовал он Чапаеву, — этого вопроса нам здесь не разрешить. Давай‑ка пошлем телеграмму Фрунзе, спросим его — как быть? Что ответит, то и будем делать, — идет, что ли?

Имя Фрунзе всегда на Чапаева действовало охлаждающе. Притих он и на этот раз, перестал скандалить, согласился молча.Комиссара с врачом отпустили, телеграмму написали и подписали, но посылать Федор воздержался…

Через пять минут, дружески пили чай, и тут в спокойной беседе Клычкову наконец удалось убедить Чапаева в необходимости сжечь и не казать никому телеграмму, чтобы не наделать смеху. Тот молчал — видно было, что соглашался… Телеграмму не послали…»

Действия войск 4–й армии по защите Уральска были отмечены в постановлении Совета Рабочей и Крестьянской обороны от 23 июля 1919 г.:

«В упорной борьбе за рабоче–крестьянскую власть доблестные части 4–й армии, окруженные со всех сторон озлобленным врагом, выдержали в г. Уральске двухмесячную осаду. Терпя лишения, подвергая свою жизнь постоянной опасности, защитники Уральска показали пример истинной преданности делу революции.

За проявленную революционную боевую доблесть Совет обороны объявляет войсковым частям 4–й армии, красноармейцам и командному составу особую благодарность.

Вместе с тем, имея в виду, что защитники Уральска, окруженные со всех сторон врагом, в течение двух месяцев не могли получать установленного довольствия и продовольствия, а также содержания и несли тяжелые лишения, Совет обороны постановляет:

Выдать красноармейцам и командному составу частей 4–й армии, выдержавшим в г. Уральске двухмесячную осаду, жалованье в размере трех месяцев за каждый месяц осады.

Председатель Совета обороны В. Ульянов (Ленин)

Член Совета обороны Склянский

Секретарь Совета обороны»^[251].

Позднее 25 января 1920 г. М. В. Фрунзе, будучи уже командующим войсками Туркестанского фронта, издал приказ, в котором подвел итоги боевого пути Южной группы за март — июль 1919 г. В приказе по поводу боевых действий на Уральском направлении было сказано следующее:

«Два с половиной месяца был в осаде Уральск. В то же время по всей Уральской области в тылу наших войск, идущих на выручку героев Уральска, поднялись восставшие казаки, стремясь овладеть железной дорогой Уральск — Саратов и прервать связь области с Волгой.

Но все попытки врага овладеть Уральском разбивались несокрушимым мужеством осажденных. Невзирая на крайние лишения, красные герои не только отбивали врага, но своей активностью наносили ему жестокий урон убитыми и ранеными, забирая пленных и оружие.

В то же время со стороны Покровска и Пугачева части 4–й армии, хотя и слабого численного состава, но с полным сознанием, что их героическая борьба даст возможность главной массе войск Южной группы покончить с Колчаком на главном операционном направлении, отбросили казаков и ликвидировали восстание под умелым и энергичным руководством командарма 4–й т. Авксентъевского.Тяжелые бои в районе Шилова, Аеркул, у дер. Астраханкина дали возможность выиграть время и перебросить войска к Уральску с уфимского направления, где со взятием Уфы главная задача была блестяще разрешена.

В течение июня и части июля переброска была кончена, и быстро сказался успех. 11 июля части 2–й бригады 25–й стрелковой дивизии соединились с уральским гарнизоном.Район Оренбурга и Уральска стал очищаться от казаков»«^[252].

В постановлении Совета обороны и в приказе Фрунзе основная заслуга в разгроме противника под Уральском приписывается войскам 4–й армии. Несомненно, что они сражались мужественно и самоотверженно. Однако без той помощи, которая была им оказана частями 25–й стрелковой дивизии В. И. Чапаева, снять блокаду с Уральска не удалось бы в столь короткий срок. И не случайно, что приказ Реввоенсовета Республики от 14 июля 1919 г. о награждении В. И. Чапаева орденом Красного Знамени был издан именно после освобождения Уральска.

<< Назад   Вперёд>>   Просмотров: 21644

---



Ударная сила все серии	Автомобили в погонах