18 декабря
С утра хорошие новости. Прорыв к Корору (?) противника ликвидирован нами. Переход через Нарову у Криушей ликвидирован эстонцами. На Сало положение восстановлено. В одном месте наши отошли (стихийно) на две версты, но закрепились.
Я был готов к 10 часам ехать с Глазенапом, оделся потеплее, но напрасно. В полдень получил сообщение, что поездка отменена.
Говорил с Кохом (н<ачальни>ком дивизиона поездов). Поезда порядочно пострадали. По словам Коха, они стоят на открытой местности, под прямым прицелом неприятеля. «Чуть что, — говорит Кох, — тотчас истерические крики пехотных частей: вперед! вперед! вперед!»
Поезд из Ревеля запоздал, и я увидел Тыртова только в два часа. Он пришел с Недзвецким. Оба они меня уговаривали уехать, чтобы не разделять и не испытать трудной эвакуации. Да! Она мне не по силам.
Я передал Дм<итрию> Дм<итриевичу> 2500 эст<онских> марок... на всякие экстренные расходы. Это гроши, но у меня больше нет. Я отдал и ему, и Недзвецкому два карабина, которые у меня были, и ручную гранату. Я просил их еще зайти часов в 5 перед моим отъездом. Я решил ехать на праздники.
(Далее вырезан абзац объемом около 160 знаков. — Примеч. публ.)
Мы обедали вместе. Прюссинг говорил всякую дрянь об Юдениче. Рассказывал вновь о Сарыкамыше и о Драценке. Между прочим, новая деталь: Драценку уговорил командир одного из полков в резерве (имени его, к сожалению, не знаю). Он был местный житель, знал отлично дороги и вызвался провести полк через горы в тыл Энверу-паше
463.
Прюссинг намекал даже на то, что Юденич... не честен в самом вульгарном смысле этого слова.
Я решительно оборвал этот разговор. Во-первых, я этому не верю, а во-вторых, я как-никак н<ачальни>к штаба Юденича.
«А я люблю старика», — сказал Глазенап, и я поддержал его в этих чувствах.
Умный и хитрый Миркович лукаво улыбался. «Что вы?» — спросил я Мирковича. «Вспоминаю прокламацию большевиков, в которой они называют Юденича шулером и пьяницей». Я рассердился.
(Далее вырезан абзац объемом около 120 знаков. — Примеч. публ.)
В 5 час. ко мне опять пришли Тыртов и Недзвецкий. Они меня проводили до автомобиля. Мороз порядочный. На станции, несмотря на ранний час, столпотворение вавилонское. Неужели это все беженцы? Я сел в военный вагон, но в нем уже едут какие-то дамы, наши, русские. Много офицеров, и наших, и эстонских. Мне удалось взобраться на верхнее место. Говорят, что бывают случаи протестов со стороны эстонцев на то, что русские занимают всегда верхние места, но мне никто ничего не сказал. Правда, в ногах у меня кто-то поместился, но и то, испросив позволения.
Скоро вагон набился... доверху; всюду стояли, сидели, лежали, толкались, переругивались, смеялись, курили, плевали, ужинали, выпивали, охали и смеялись. Все, по-видимому, были в слегка возбужденном настроении, вероятно ввиду отъезда из небезопасной Нарвы.
Вот уже семь с четвертью, час отъезда, вот восемь, вот девять... поезд наш начал какое-то маневрирование. Его куда-то подали... назад, а не вперед, на какой-то запасный путь. Настроение пассажиров, видимо, сильно упало. То тут, то там слышатся предположения, что путь отрезан, что поезд не пойдет... Вдруг... что-то сверкнуло, послышался тяжелый удар, звук разрыва. Все притихли. «Тяжелыми предметами кидаются», — сказал какой-то офицер. Разом поднялся шум и споры. Кто-то рассказывает, что уже вчера было несколько попаданий в городе. Что есть убитые и раненые, что разрушены дома в Кегсгольме. Еще один удар, но, кажется, дальше, чем первый. Мало шансов, чтобы попал в поезд, но если бы попал... из вагона не выбраться: проходы битком набиты.
Да что такое, отчего поезд не уходит? В чем дело? Слышатся взволнованные голоса. Долго спустя выясняются, что принимают и грузят в вагоны раненых. Поезд то двигается вперед, то осаживает. Очевидно, прицепляют санитарные вагоны.
Уже десять часов. Наконец в одиннадцать мы трогаемся, медленно, подолгу останавливаясь на всех станциях и полустанках. В вагоне теперь шумно, весело, смех, шутки, русский и эстонский говор. Какой-то русский сухопутный офицер, по-видимому прямо с фронта, порядочно поддавший, в страшно приподнятом настроении, то рассказывает свои впечатления — мы их горы положили, красных, мы бы их остановили, кабы... он остроумно намекает на отсутствие поддержки со стороны эстонцев. То он (очень не глупо) пустился в рассуждения о политике, предсказывая, что если русским белым армиям не дадут возможности опираться на какие-нибудь пункты, подкрепленные Европой, то... он не доканчивает. Но эстонцы подхватывают этот вопрос и начинают уверять, что им никакой помощи не нужно. «Мы одни еще год продержимся», — с воодушевлением кричит какой-то эстонский офицер.
«Ведь и нам и вам кто поможет?» — спрашивает пьяный капитан. «Красные офицеры, вот кто помогает, — сам отвечает он на свой вопрос. — Всякий артиллерист вам это скажет».
«Будьте осторожны, господа, — говорю я, — всюду шпионы большевиков, кто поручится за то, что их нет в этом вагоне».
«Ваше Прев<осходительст>во, люблю моряков», — в восторге вопит капитан, но его удерживают, и он начинает по-эстонски командовать какой-то воображаемой батареей: первое орудие, второе, такой-то прицел и т. д. Он требует, чтобы эстонские офицеры принимали его команду. Его воодушевление заражает всех. Весь вагон хохочет. «Бум! Бум! — кричат эстонцы. — Кула! Кула!» Пушки! Пальба идет чуть не четверть часа. Все довольны.
<< Назад
Вперёд>>
Просмотров: 3599
