Распутина не стало. Страна была отомщена. Несколько храбрецов взяли на себя уничтожение человека, которого все проклинали.^[48] Можно было надеяться, что после этого взрыва гнева напряженность немного спадет. К сожалению, этого не случилось. Напротив, борьба между царем и Думой разгорелась с новой силой.

   Царь был убежден, что в сложившихся обстоятельствах все уступки с его стороны будут расценены как проявление слабости.

   Эти уступки не уничтожили бы причины недовольства – военных неудач и связанных с этим лишений, но значительно ослабили бы его авторитет и, возможно, ускорили бы революционный процесс. Думская оппозиция громко заявляла о бессилии правительства и никак не способствовала улучшению ситуации.

   Трения стали еще более ожесточенными, а интригам не было конца – и это в то время, когда только выступление всех разумных сил единым фронтом могло нейтрализовать губительное влияние Протопопова.

   Нужны были всеобщие усилия, чтобы отвести надвигающуюся катастрофу. Это означало, что высшие слои общества должны были доказать, что могут проявить столько же самоотречения, сколько и просвещенного патриотизма, и в эти трагические дни подобных действий от них вполне можно было ожидать.

   Как получилось, что никто в России не знал того, что в Германии знали все, – что революция немедленно отдаст страну в руки ее врагов? В своих «Военных мемуарах» Людендорф пишет: «Я всегда мечтал о том, чтобы в России свершилась революция, которая сняла бы с нас груз вины. Вечная иллюзия! Сегодня революция произошла совершенно неожиданно. Я почувствовал, что с моих плеч свалился тяжелый груз».^[49]

   Немцы были единственным народом в Европе, который знал Россию. Они знали Россию лучше, чем сами русские. Они давно знали, что царский режим, со всеми его недостатками, только и мог продлить сопротивление, которое оказывала им Россия. Они знали, что после падения монархии Россия будет в их полном распоряжении. И они не останавливались ни перед чем, чтобы ускорить это падение. Именно поэтому существовавший режим надо было сохранить любой ценой. Говорили, что революция неизбежна. Ее можно было избежать только немедленным принятием конституции. Но суть в том, что причудливая судьба, которая ранее сделала слепыми монархов, теперь сделала слепым весь народ.

   В то же время царь был движим двумя чувствами (и его политические враги знали это), под которыми могла подписаться вся Россия. Одним из этих чувств была любовь к своей стране, а вторым – его абсолютная решимость продолжать войну до конца. Во всеобщей слепоте, которая была результатом партийных пристрастий, люди не понимали, что, несмотря ни на какие факторы, царская клятва и приверженность делу победы были главными нравственными активами русского народа. Они не понимали, что только царь мог привести страну к победе и спасти ее от поражения. Причем здесь я говорю не о Николае II лично, а о монархе вообще.

   Положение царя было чрезвычайно трудным. Для крайне правых, которые считали, что компромиссное соглашение с Германией было единственным путем к спасению, царь был непробиваемым препятствием, и он должен был уступить место новому монарху. Для крайне левых, которые желали победы, но победы без царя, он был препятствием, которое уберет с пути революция. Пока последние пытались подорвать основы монархии активной пропагандой на фронте и в тылу, играя тем самым на руку германцам, умеренные партии заняли самую опасную и при этом типично русскую позицию – позицию ничегонеделания. Они пали жертвами того славянского фатализма, который означал ожидание событий и надежду на вмешательство некоей сверхъестественной силы, которая направит их деятельность на благо общества. Они ограничивались пассивным сопротивлением, потому что не понимали, что своей тактикой губят страну.

   В целом общество стало слепым инструментом Германской империи. Самые тревожные слухи, которые распространялись со страшной скоростью и которым верили, создали в тылу сильные антимонархические и антивоенные настроения, атмосферу недоверия и подозрительности, которая не замедлила сказаться и на настроении солдат на передовой. Все расшатывали центральную ось рассыпающейся политической системы, и никто не попытался поддержать ее, пока еще было время. Все было сделано для того, чтобы ускорить революцию, и ничего – чтобы избежать ее последствий.

   Забыли, что Россия состоит не только из 15–20 миллионов человек, готовых к парламентской форме правления, но еще и из 120–130 миллионов крестьян, по большей части грубых и необразованных, для которых царь все еще был помазанником Божьим, кого Бог выбрал, чтобы тот направлял судьбы Великой России. Привыкший с самого рождения к тому, что в начале молитвы священник упоминает имя царя, простой мужик не мог не приписывать ему божественные качества.^[50]

   Царь не был главой русской церкви. Он был ее защитником, но после того, как Петр Великий ликвидировал патриаршество, люди стали считать его воплощением и божественной, и земной власти. Конечно, это было ошибкой, но именно это мнение пережило века. Именно эта двойственность личности царя привела к тому, что царизм так много значил для простых людей. А поскольку русские люди склонны к мистицизму, то этот второй фактор был не менее важен, чем первый. Ведь в сознании простого мужика автократия была неотделима от православия.

   Русская революция изначально не могла носить исключительно политический характер. В той или иной форме она обречена иметь и религиозную подоплеку. Когда разрушился старый режим, он неизбежно создал такой вакуум политического и религиозного сознания русского народа, который потянул за собой крах всего общественного организма. Для простого крестьянина царь был воплощением мистических представлений и в каком-то смысле осязаемой реальностью, которую невозможно заменить политическим лозунгом, который будет для него невнятной абстракцией. Вакуум, созданный падением царского режима, русская революция должна была заполнить волной насилия, которую не может контролировать ни одно государство. Существовал риск того, что все это закончится политическим и религиозным хаосом или полной анархией.

   Поскольку революцию жаждали и ждали, необходимо было принять меры, чтобы избежать ее случайного, незапланированного начала. Даже в мирное время это было бы крайне рискованно, а во время войны допустить стихийное начало революции было бы просто преступным. Мы, иностранцы, склонны судить о России по ее правящим классам, с которыми в основном имеем дело. Эти классы достигли того же уровня культуры и цивилизации, что и мы. Но мы часто забываем о миллионах практически диких и невежественных людей, которые понимают лишь простейшие чувства и идеи. Примером такой простейшей идеи был фетиш царской власти.

   Посол Британии в России, получавший информацию от русских политиков, чей патриотизм не подвергался сомнению, но которые видели Россию такой, какой хотели видеть, а не такой, какой она была на самом деле, позволил ввести себя в заблуждение. В недостаточной степени учитывались особые условия, которые делали Россию религиозным, политическим и социальным анахронизмом, к которому неприменимы западноевропейские рецепты и стандарты. Забыли, что в любой воюющей стране начальная стадия революции почти всегда приводит к ухудшению ее позиции на фронте и ослаблению народного духа, который так важен в войне. Для России это было тем более верно. Антанта сделала ошибку,^[51] полагая, что движение, начавшееся в феврале 1917 года, носило народный характер. Ничего подобного – в нем участвовали только правящие классы. Народные массы были в стороне от всего этого. Неверно считать, что народный взрыв привел к свержению монархии. Напротив, падение монархии вызвало ту огромную волну, которая захлестнула Россию и чуть не затопила соседние страны.

   Таким образом, по признанию самих немцев, если бы не произошла русская революция, война закончилась бы осенью 1917 года, и миллионы людей остались бы в живых. Понимаем ли мы, какую силу мог иметь Версальский договор, подписанный членами Антанты и Россией в том числе? Погрязшая в пороке Германия не смогла бы уйти от поражения. Последствия русской революции (большевизм) бросили Россию в руки Германии. Она там до сих пор и находится. Германия в состоянии и одна мобилизовать свои огромные ресурсы. Но именно в России Германия собирается нанести ответный удар по Антанте.

   После возвращения из Ставки царь весь январь и февраль пробыл в Царском Селе. Он чувствовал обострение политической ситуации, но все еще не терял надежды. Страна агонизировала. Она устала от войны и страстно желала мира. Оппозиция росла день ото дня, буря приближалась, но, несмотря ни на что, Николай II надеялся, что патриотические чувства возобладают над растущим пессимизмом и что никто не рискнет подвергать опасности ход войны, которая так дорого обходилась стране из-за поспешных и непродуманных действий.

   Он все так же твердо верил в русскую армию. Он знал, что из Франции и Англии поступает помощь в вооружении и амуниции, которая должна была улучшить условия, в которых приходилось сражаться русским солдатам. Он также возлагал большие надежды на новые части, сформированные зимой.^[52] Он был уверен, что его армия будет готова включиться весной в наступление союзных войск, которое должно было нанести Германии смертельный удар и спасти Россию; еще несколько недель – и победа осталась бы за ним.

   И все же царь не торопился покинуть Царское Село: так беспокоила его политическая обстановка в стране. С другой стороны, он считал, что слишком уж медлить с отъездом не стоит, потому что полагал своим долгом вернуться в Ставку. В четверг 8 марта он отбыл в Могилев, куда приехал на следующее утро.

   Едва он покинул столицу, как проявились первые признаки восстания в рабочих кварталах. Забастовали заводы, и в последующие дни забастовки охватили весь Петроград. Зимой жители Петрограда жестоко страдали от холода и недостатка продовольствия, и не было никаких признаков улучшения ситуации. Правительство не сумело придумать ничего, что могло бы хоть как-то смягчить обстановку, а меры, предпринятые полицией (по приказу Протопопова), – столь же жестокие, сколь и преступные – вызвали всеобщее негодование. Были задействованы даже войска.

   Поскольку все боевые части были на фронте, в Петрограде оставались только войска, проходившие переподготовку, а их лояльность была в значительной мере подорвана активной антиправительственной пропагандой. Были случаи дезертирства, а через три дня все части одна за другой перешли на сторону восставших. К 13 марта весь город был в руках революционеров, а Дума начала формирование Временного правительства.

   Сначала мы, находясь в Могилеве, не имели представления об истинном положении вещей в Петрограде. Но 10 марта генерал Алексеев и несколько офицеров из свиты царя попробовали раскрыть ему глаза на происходящее и убедить немедленно даровать стране свободы, которые давно требовали от него.

   Но Николай II в очередной раз был обманут неполными и неточными донесениями нескольких невежественных членов своей свиты^[53] и не последовал их разумному совету.

   К 12 марта скрывать истинную правду от царя было уже невозможно; он понял, что необходимы чрезвычайные меры, и решил вернуться в Царское Село.

   Ночью 12-го числа императорский поезд отбыл из Могилева, но когда мы через 24 часа прибыли на станцию Малые Вишеры, то узнали, что станция Тосно в 35 милях от Петрограда – в руках восставших и попасть в Царское Село невозможно. Нам ничего не оставалось, кроме как вернуться назад.

   Царь решил направиться в Псков к генералу Рузскому, главнокомандующему Северным фронтом. Туда он прибыл вечером 14-го. Когда генерал рассказал ему о последних событиях в Петрограде, царь поручил проинформировать Родзянко, что готов пойти на любые уступки, если, по мнению Думы, это успокоит страну. Ответом было следующее: «Слишком поздно».

   Было ли так на самом деле? Революционное движение пока что ограничивалось Петроградом и его окрестностями; несмотря на всю пропаганду, царь все еще пользовался большим авторитетом в армии, равно как среди крестьян. Может быть, введения конституции и помощи со стороны Думы было достаточно, чтобы восстановить популярность Николая II, какой он пользовался в начале войны?

   Ответ Думы поставил царя перед выбором: отречение от престола или поход на Петроград во главе частей, оставшихся ему верными. Последнее означало гражданскую войну в момент, когда России угрожал внешний враг. Николай II не раздумывал и утром 15 марта передал генералу Рузскому телеграмму, которой извещал председателя Думы о своей готовности отречься от престола в пользу своего сына.

   Через несколько часов он вызвал профессора Федорова в свой вагон и сказал:

   – Скажите мне откровенно, Сергей Петрович. Болезнь Алексея неизлечима?

   Профессор Федоров, хорошо понимая важность того, что он скажет, ответил:

   – Наука говорит, что эта болезнь неизлечима. Тем не менее те, кто болен ею, иногда доживают до вполне преклонного возраста. В любом случае все зависит от воли случая.

   Царь покачал головой и грустно проговорил:

   – Это именно то, что говорила мне царица. Ну, если так и Алексей никогда не сможет служить своей стране так, как я хотел бы того, мы имеем право оставить его себе.

   Он принял решение, и, когда из Петрограда прибыли представители Временного правительства и Думы, он вручил им Манифест об отречении, который заранее подготовил и в котором отрекался от русского престола от своего имени и от имени сына в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича.

   Я привожу здесь текст этого документа, который своим благородством и патриотизмом, сквозившими в каждой строке, вызвал восхищение даже врагов царя:

   «МАНИФЕСТ ОБ ОТРЕЧЕНИИ ЦАРЯ НИКОЛАЯ II

   Милостью Божьей мы, Николай II, император Всея Руси, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая. Сообщаем всем нашим верноподданным: в эти дни ужасной борьбы с врагом, который уже три года пытается навязать нам свою волю, Бог пожелал, чтобы Россия столкнулась с новым суровым испытанием. Напряженность у нас дома может иметь роковые последствия, мы имеем в виду то, каков будет исход этой тяжелейшей войны. Судьбы России, честь нашей героической армии, благополучие нашего народа и само будущее нашей дорогой Родины требуют, чтобы война велась до победного конца любой ценой.

   Наш жестокий враг делает последние усилия, он истощен, и настал подходящий момент, когда наша славная армия при поддержке доблестных союзников разобьет врага раз и навсегда.

   В эти дни, когда под вопрос поставлено само существование России, мы полагаем, что должны следовать голосу нашей совести и способствовать более сплоченным усилиям всего народа и концентрации всех ресурсов страны для быстрейшего достижения победы.

   По этим причинам в полном согласии с Государственной Думой мы считаем своим долгом отречься от престола и сложить с себя верховную власть.

   Не желая разлучаться с возлюбленным сыном нашим, мы передаем власть по наследству нашему брату, Великому князю Михаилу Александровичу, и благословляем его. Мы призываем его править в полном согласии с представителями народа, заседающими в законодательных органах, и принести священную присягу от имени нашего возлюбленного отечества.

   Мы обращаемся ко всем нашим верноподданным, заклиная их исполнить свои патриотический и священный долг и подчиниться своему государю в этот печальный для нашей страны момент. Мы просим их помочь ему и представителям народа направить российское государство на путь славы и процветания.

   Да поможет России Господь».

   Царь ушел. Германия была на пороге своей величайшей победы, однако ее плоды еще могли ускользнуть от нее. Они ускользнули бы от нее, если бы здравомыслящая часть населения вовремя опомнилась и сплотилась вокруг великого князя Михаила, который по желанию брата должен был стать конституционным монархом в полном смысле этого слова. Ничто не мешало столь желанному сплочению, потому что Россия еще не оказалась во власти одного из тех народных движений, которые лишены всякой логики и увлекают страны в пучину неизвестности и неопределенности. Революция пока что была делом жителей Петрограда, большинство из которых не задумываясь сплотились бы вокруг нового правителя, если бы пример им подали Временное правительство и Дума. Армия, в которой все еще была сильна дисциплина, также представляла собой серьезную силу. Что касается основной части населения, то она не имела ни малейшего представления о том, что происходило.

   Этот последний шанс предотвратить катастрофу был потерян из-за жажды власти и страха перед экстремистами. Через день после отречения царя великий князь Михаил, действуя по совету всех (за исключением двух) членов Временного правительства, тоже отказался от престола и предоставил Учредительному собранию определить будущую форму правления страны.

   Непоправимый шаг был сделан. Устранение царя оставило в умах масс пустоту, которую заполнить было нечем. Они остались наедине с судьбой – неуправляемый корабль, брошенный на милость волн, – и искали идеал, какой-то объект, в который можно верить и который может заменить то, что они потеряли. Вокруг них был только хаос.

   Чтобы завершить начатую разрушительную работу, Германия должна была только снабдить Ленина и его соратников достаточным запасом денег и «забросить» их в Россию. Ленин и его друзья никогда даже не мечтали о том, чтобы говорить с крестьянами о демократической республике или народном собрании. Они знали, что это было бы пустым сотрясением воздуха. Новые пророки, они пришли проповедовать идею священной войны и пытались завлечь в свои ряды миллионы необразованных крестьян учением, в котором благороднейшие заповеди Христа были сплетены в единое целое с наихудшей демагогией. Это было учение, которому благодаря евреям, этим адептам большевизма, было суждено войти в сознание того самого простого мужика и разрушить страну.