По приказу Керенского 18 июня началось наступление войск Юго-Западного фронта. В его успехе буржуазия, ее политические партии, само Временное правительство видели единственное средство укрепить свою власть, нанести удар по Советам и большевикам. В случае провала наступления вину можно было возложить на большевиков, приписав им разложение армии, и под этим предлогом запретить их деятельность, а затем разогнать и Советы.

Сами большевики прекрасно понимали, что в любом случае — успеха или неудачи наступления — буржуазия использует его для удара по революции. В. И. Ленин так и писал: «Наступление, при всех возможных исходах его с военной точки зрения, означает политически... укрепление основных позиций контрреволюции».

На Юго-Западном за наступление агитировали не только представители буржуазных партий и организаций от кадетов до «земгусаров», но и соглашатели-оборонцы: меньшевики и эсеры. Им вторили, крикливо и напористо, украинские националисты.

В военном отношении наступление не было подготовлено как должно. Не хватало оружия, боеприпасов, обмундирования, продовольствия. Фронт заметно уступал противнику в артиллерии и авиации.

В представлении Керенского, настолько же невежественного в военных вопросах, насколько уверенного в своей способности исполнять безупречно обязанности министра военного и морского, отсутствие должной подготовки вполне можно было компенсировать бодростью духа армии. А лучшим средством для этого он полагал лицезрение ликующими войсками своей особы. Особу министра лицезрел весь Юго-Западный. Ликования особого, однако, не наблюдалось. Вразброд, без малейшего воодушевления войска, выстроенные для встречи высокого гостя, кричали привычное и положенное «Ура-а!», но никакого энтузиазма по поводу наступления не изъявляли.

Под Тарнополем и вовсе произошел конфуз. Гренадерский, Павловский, Финляндский полки — не армейская кобылка, гвардия! — вообще отказались приветствовать Керенского. Более того, общий митинг солдат 1-го гвардейского корпуса — восемь с половиной тысяч человек — вынес резолюцию, объявившую предстоящее наступление преступным.

Гвардейцев разоружили. Для этого, правда, командованию пришлось с недвусмысленной целью подтянуть к Тарнополю артиллерию.

И все же наступление, несколько раз переносимое, началось. Лишь 25 июня ценой огромных жертв русским войскам удалось прорвать кое-где линию обороны противника. Были взяты Галич и Калуш. На этом продвижение закончилось. Наступление захлебнулось. Хуже того — 6 июля противник сам перешел в контрнаступление, которое продолжалось две недели, взял Тарнополь и Черновицы. В результате была захвачена обширная территория Украины.

Преступная авантюра Временного правительства дорого обошлась России — Юго-Западный фронт потерял много тысяч убитыми, ранеными и пленными.

Возмущение трудящихся империалистской политикой Временного правительства и открытым переходом в лагерь буржуазии соглашателей вылилось в грандиозные стихийные демонстрации. Маски были сорваны. Правительство, отбросив демагогические разглагольствования, ответило трудовому народу вполне в духе свергнутого, но еще здравствующего Николая Кровавого — пулями. В Петрограде в июльские дни была убита и ранена не одна сотня человек. Ружейные залпы и пулеметные очереди по революционным рабочим, матросам и солдатам означали конец двоевластия. Надежды на мирное развитие революции развеялись. Нужно было перестраивать силы и стойко готовиться к вооруженному восстанию.

Шестой съезд РСДРП(б), созванный нелегально и проходивший в Петрограде с 26 июля по 3 августа, в соответствии с предложениями В. И. Ленина временно снял лозунг «Вся власть Советам!» и нацелил партию на осуществление социалистической революции путем вооруженного свержения власти буржуазии.

Съезд обратился с Манифестом РСДРП(б) ко всем трудящимся, ко всем рабочим, крестьянам и солдатам России с призывом готовиться к новым битвам. Этот призыв ленинской партии дошел и до солдат на фронте. Армейские большевики делали все, чтобы довести смысл решений партийного съезда до каждого окопника. За большевиками были правда и неумолимый ход истории, за Временным правительством — пока вооруженная сила, к которой оно прибегало теперь как к решающему аргументу по любому поводу. Не только на фронте, даже в тылу была снова введена смертная казнь.

Сами реакционные силы в стране уже готовились установить военную диктатуру. Центром контрреволюционного заговора стала ставка во главе с генералом Корниловым, назначенным, невзирая на провал наступления, верховным главнокомандующим. Активным его единомышленником был новый командующий войсками Юго-Западного фронта — генерал Деникин.

Когда известие об июльских событиях в столице достигло Юго-Западного фронта, в частях прокатилась волна стихийных митингов. Солдаты протестовали против расстрела петроградских рабочих, введения смертной казни, продолжения кровопролитной войны.

Особенно сильное возбуждение охватило 1-й Туркестанский корпус, в тылу которого стояла 6-я кавалерийская дивизия. Председателем армейского комитета туркестанцев был питерский рабочий-печатник, большевик с 1910 года, Григорий Разживин.

Руководители обоих солдатских комитетов — туркестанцев и драгун — встречались в эти дни регулярно и достаточно часто. Разживин сразу оценил способность Киквидзе поднять за собой солдат, его личную храбрость и преданность революции. Киквидзе в свою очередь признавал и уважал политический опыт Разживина, его знание законов классовой борьбы, умение правильно разобраться в быстро меняющейся обстановке. Случалось, Киквидзе увлекал Разживина своим неудержимым порывом, но нередко бывало и наоборот — Разживин мудро и трезво остужал пыл своего молодого друга, когда того уж очень заносило.

Узнав о волнениях среди туркестанцев, комиссар Юго-Западного фронта Ф. Линде распорядился зачинщиков, и в первую очередь председателя корпусного комитета Разживина, арестовать. Солдаты отказались выполнить это распоряжение. Тогда Линде приказал двинуть против непокорных туркестанцев драгун.

К этому времени Киквидзе уже прочно усвоил истину: о любом событии он, один из руководителей солдатского комитета, должен узнавать не позже, а раньше, нежели начальник дивизии генерал Зачесский.

Это мнение полностью разделяли и дивизионные связисты. В результате о приказе комиссара Временного правительства Васо стало известно, как только телеграфисты этот приказ приняли.

Киквидзе немедленно созвал митинг и рассказал драгунам, что их хотят использовать в качестве карателей. Дивизия забурлила:

— Не станем убивать братьев-туркестанцев!

— Долой комиссара Линде и генералов!

— Мы не полицейские и не палачи!

После страстной речи Киквидзе солдаты 6-й кавдивизии категорически отказались идти в карательную экспедицию. На этом же митинге Киквидзе был единодушно избран председателем дивизионного солдатского комитета.

Начальнику дивизии ничего не оставалось, как доложить Линде о неповиновении солдат.

Тогда правительственный комиссар на легковой машине в сопровождении двух броневиков ринулся в Луцк, где располагался штаб 1-го Туркестанского корпуса. Человек болезненно возбудимый, самоуверенный и самонадеянный, он был убежден, что своим красноречием сумеет изменить настроение солдатских масс. Дерзость неуправляемого истерика, азарт зарвавшегося карточного игрока швырнули Линде в конце концов навстречу собственной гибели.

Бывшего студента Юрьевского университета, эсера Федора Линде Февральская революция застала вольноопределяющимся лейб-гвардии Финляндского полка. Революционные события подняли его, как и другого эсера — Керенского, на гребень волны, сделали заметной фигурой на эсеровском небосклоне. Вчерашний «вольнопер» стал правительственным комиссаром, вершителем — как ему казалось — судеб тысяч людей. Было от чего закружиться не очень крепкой голове одного из близких соратников другого всероссийского калифа на час. В подражание своему кумиру Керенскому, Линде сшил себе френч и бриджи, надел желтые ботинки с крагами. Был моложав, криклив, заносчив. Подобно Керенскому, любил закатывать длинные, на пронзительной истерической ноте речи, но, в отличие от военного министра, говорил с заметным немецким акцентом, что оказывало ему плохую услугу. Особенно когда Линде садился на своего любимого конька, изобличая большевиков как немецких шпионов. Солдаты терпеть не могли Линде, презирали его и офицеры, не без основания полагая комиссара наглецом и выскочкой.

Когда Линде выехал в Луцк, представители 20-й и 46-й дивизий заявили, что если правительственный комиссар примет репрессивные меры против туркестанцев и драгун, то они снимутся с фронта и придут к ним на помощь.

Между тем в Луцке срочно собралось совещание командного состава, на которое вызвали также Разживина и Киквидзе. Они сидели рядом, перекидываясь изредка отрывочными репликами. Офицеры штаба держались от них в стороне, однако явной неприязни не выказывали. Визит комиссара мог привести к самым неожиданным последствиям, это понимали все.

Линде не вошел, а влетел в комнату. И сразу почти в крик. Глаза его возбужденно блестели, пронзительный голос то и дело срывался на непристойный фальцет. Не выбирая выражений, в самом оскорбительном тоне Линде потребовал от Разживина прекращения антивоенной пропаганды и немедленного выполнения приказов командования.

Разживин, спокойный, выдержанный, плевать хотел на Комиссарову истерику. Поднялся неспешно со стула, чтобы дать достойную отповедь полномочному представителю Керенского. Не успел... Василий Киквидзе, рванув шашку из кованых медью ножен, кинулся в ярости на Линде. Вскочили офицеры со своих мест, схватились за кобуры наганов. Разживин, кроя всех и вся густой солдатской вязью, повис на плечах друга. Разразился неимоверный скандал. Вбежавшая в комнату охрана с трудом прекратила начавшуюся свалку. Совещание, конечно, было сорвано.

Разживин увел, точнее, уволок Киквидзе из штаба. По улице шли, ругательски ругая друг друга. Потом остановились, помянули Линде в последний раз и расхохотались.

— А все-таки зря ты мне не дал срубить этого комиссарика! — уже с беззлобным сожалением сказал Киквидзе.

...Пройдет совсем немного времени, и — уже в августе — комиссар Линде вместе с генералом Гиршфельдтом будет убит солдатами взбунтовавшегося 444-го полка. Комиссара буквально растерзают после того, как он обрушит грубую брань и угрозы на окопников, не желающих больше понапрасну проливать свою кровь. Линде погибнет на глазах сопровождавшего его с охраной генерала Краснова.

Всего лишь один раз — тогда, на несостоявшемся заседании в Луцке, — видел Кигевидзе вблизи статного генерала в казачьей форме с застывшими фарфоровыми глазами на породистом худощавом лице. Своего главного врага в уже недалеком восемнадцатом году.

Петр Краснов...

Будущий атаман Всевеликого войска донского, он переживет многих вождей белой гвардии, вынырнет из эмигрантского небытия и еще придет на русскую землю. Следом за гитлеровскими захватчиками. «Атаман» будет облачен не в старинную казачью форму, а в серо-зеленый немецкий мундир с фашистским орлом над правым карманом и... царскими генеральскими погонами на плечах. Лихую барашковую папаху сменит фуражка с высокой тульей, трехцветную кокарду — орел со свастикой в когтях. Эволюция страшная и закономерная, ибо измена родине никогда не бывает случайностью. Не каждый белый генерал при всей своей ненависти к революции оказался бы способен на то, на что решился Краснов.

Уже в июле 1918 года «правитель» Донской области отправил кайзеру Вильгельму II секретное письмо, которое, став известным, вызвало возмущение даже у такого ярого врага Советской власти и сторонника монархии, каким был бывший председатель Государственной думы Родзянко. В письме к Вильгельму Краснов фактически брал на себя обязательство за материальную помощь и политическую поддержку превратить Область Всевеликого войска донского (в которое включал он, между прочим, также Таганрог, Камышин, Царицын, Воронеж, Лиски и Поворино) в вассальное государство германских империалистов, а проще — в немецкую полуколонию.

Это он, Петр Краснов, многолетний консультант гитлеровской разведки, попытается собрать для фюрера «третьего рейха» антисоветское казачье войско. Ему удастся сколотить из белоэмигрантов и изменников родины так называемый «казачий стан», не снискавший воинских лавров на поле боя, но оставивший кровавый след в белорусских деревнях и селениях Северной Италии, куда бросало красновских палачей фашистское командование в качестве карателей.

Не тронули в семнадцатом году солдаты казачьего генерала. Тридцать лет спустя — в январе сорок седьмого — за тягчайшие преступления против Советской страны Петр Краснов был повешен по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР.

...Нет, ничем не запомнился при их первой и единственной встрече в Луцке Петр Краснов Василию Киквидзе. Да и генерал едва ли обратил внимание на молодого грузина-вольноопределяющегося. Но через год атаман Краснов будет нервно вздрагивать при одном лишь упоминании его фамилии — Киквидзе.

Тогда, в августе семнадцатого, Васо волновало другое: после убийства Линде и генерала Гиршфельдта командование решило жестоко расправиться с мятежными солдатами. С этой целью к Луцку стали подтягивать надежные части казаков — кавалеристов и пластунов. Когда об этом узнали солдаты 6-й кавалерийской и других дивизий, они прямо заявили, что если суд над пехотинцами состоится, то они снимутся с позиций и прибудут в Луцк на выручку своих товарищей. Суд так и не состоялся.

Эти события совпали с тревожными днями корниловского мятежа. Хорошо известно, как была разгромлена, буквально в течение нескольких дней, корниловщина. Разгромлена революционным народом, поднявшимся для спасения революции, а не для поддержки Временного правительства, фактически попустительствовавшего генералам-заговорщикам.

Киквидзе носится из полка в полк, из эскадрона в эскадрон, организует солдат на отпор генеральской авантюре. Юго-Западный Корнилова не поддержал. В распоряжение мятежников Деникин смог тайно послать лишь сорок офицеров, но и те к Корнилову не попали — были своевременно перехвачены и арестованы.

Уже 29 августа Исполком фронта телеграфировал в Петроград: «Благодаря всеобщей готовности пожертвовать жизнью для спасения революции... попытка штаба фронта содействовать авантюре Корнилова была парализована без всякого кровопролития».

В том, что кровопролития не случилось, заслуга была в первую очередь большевиков, проявивших, с одной стороны, выдержку, с другой — решительность.

Особенно напряженная обстановка сложилась в Бердичеве, где располагался штаб фронта. Здесь фронтовики, узнав об угрозе революции со стороны реакционно настроенного генералитета, разобрали оружие и двинулись из казарм на Лысой горе к ставке и резиденции командующего войсками Юго-Западного фронта Деникина. Среди них шел и большевик Медведовский, тот самый подпрапорщик, с которым Киквидзе познакомился на фронтовом съезде. Оренбургские казаки, охранявшие ставку, разбежались кто куда. Солдаты арестовали Деникина и других генералов. Корниловское гнездо на Юго-Западном фронте было обезврежено.

1 сентября Керенский провозгласил себя верховным главнокомандующим. Из страха перед возросшим влиянием большевиков он потребовал немедленно прекратить политическую борьбу в войсках. Керенский был заинтересован в полюбовном заминании дела Корнилова. Одним из проявлений этого странного великодушия был перевод в конце сентября Деникина и других генералов из бердичевской гауптвахты в городок Быхов, неподалеку от Могилева, где уже содержался в здании бывшей женской гимназии под охраной... лично преданных ему текинцев Корнилов. В ноябре они беспрепятственно бежали на Дон.

В октябре движение за немедленное окончание войны получило в частях Юго-Западного фронта такой размах, что бороться с ним командованию стало совершенно не под силу. Большевистский лозунг «Мир без аннексий и контрибуций!» пользовался огромным успехом. Вновь начались братания с немецкими и австрийскими солдатами. Всем было ясно: дни Временного правительства сочтены, хотя сообщения, поступавшие из Петрограда, Москвы, Киева, были порой сбивчивы и противоречивы.

На военных телеграфах царила суматоха. Рядовых и унтеров рот связи к аппаратам не подпускали. Шифровки принимали и отправляли только дежурные офицеры. Это уже само по себе говорило о многом.

— Что можно сделать? Думай! — тряс Киквидзе за плечо Еремина.

Кирилл Еремин был фельдфебелем телеграфной роты при штабе 25-го армейского корпуса. В сентябре и октябре он обеспечивал свой корпусной солдатский комитет, а также Разживина и Киквидзе свежей информацией, вообще-то адресованной не им, конечно, а командиру корпуса генералу Фогелю.

Еремин подумал и надумал. С помощью своего друга — механика коммутаторной — он подключил в линию дополнительный аппарат. Проблема своевременного получения информации, в том числе тщательно скрываемой от солдат, была решена. Более того, если требовалось, механик по указанию Кирилла мог отключить любую линию, прервав связь.

Все важные сведения Еремин немедленно передавал Разживину. Связываться с Киквидзе было труднее. В крайних случаях Кирилл отправлялся в 6-ю кавдивизию в Дубно на своем мотоцикле «Клино», отобрать который у него почему-то никто не догадался.

В окопах еще ничего не знали об октябрьском перевороте, когда пришла шифровка от командующего фронтом. Офицеры забегали по коридорам в глубоком волнении, но солдаты оставались в полном неведении. Ничем не смог на сей раз помочь и всемогущий механик — при нем неотлучно сидел какой-то поручик. Тогда Еремин побежал к механикам железнодорожного телеграфного узла. Через несколько минут под мерный стук аппарата он собственными глазами прочитал сообщение о том, что в результате вооруженного восстания питерских рабочих, солдат и матросов Временное правительство низложено, власть принял на себя Второй Всероссийский съезд Советов, во главе нового революционного правительства — Совета Народных Комиссаров — стал товарищ Ульянов-Ленин.

Командование попыталось скрыть телеграмму от солдат, даже предписало арестовывать лиц, «распространяющих ложные сведения о падении правительства». Это была безнадежная затея. Солдатские массы встретили весть о революции с ликованием. В Луцке, Ровно, Дубно, других городах начали создаваться Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Солдаты стали брать в свои руки и командные военные посты: так, в Бердичеве они избрали начальником гарнизона Медведовского, в Дубно — Киквидзе.

В жизни Василия Киквидзе наступила новая полоса. Отныне он, солдатский вожак, становился одним из организаторов и командиров будущих вооруженных сил революционного народа Советской России.

Всего восемь месяцев прошло с того дня, когда прибыл он на Юго-Западный фронт. Но какие это были месяцы в его жизни и жизни страны!

Еще предстояло прогреметь и навеки войти в историю комбригам и начдивам, рожденным самой революцией: Блюхеру, Буденному, Чапаеву, Котовскому, Фабрициусу, Федько, Азину...

Это они, вчерашние солдаты и унтер-офицеры, разобьют генералов, обладающих знаниями, многолетним командным опытом, не обойденных и военным дарованием. Все они, в том числе и Васо Киквидзе, прошли огромную политическую школу от Февраля к Октябрю.

Животворная сила идей революции, во главе которой шли большевики, пробудила в самой гуще народа силы богатырские. Пласты, залегавшие на многовековой глубине и поднятые на поверхность извержением революционного вулкана, обнажили такие самородные таланты, которые после огранки ленинской правдой засверкали бриллиантами первой величины. Уже тогда, на нелегком и непростом пути от Февраля к Октябрю, Ленин, большевистская партия не только вели борьбу за массы: пробуждались, раскрывались недюжинные способности и дарования личностей. В крестьянских армяках, рабочих спецовках, солдатских шинелях ждали своего звездного часа люди, которым предстояло стать созидателями Днепрогэса и Магнитки, организаторами первых совхозов и колхозов, дипломатами и учеными, наркомами и маршалами. Их родил сам народ, потому что нуждался в них. Одним из таких талантов, раскрытых революцией, был и Василий Киквидзе.

Кристальное бескорыстие, личная безудержная храбрость, готовность в любой момент прийти на помощь к товарищу, острый природный ум, способность слушать и видеть других, а не только себя, наконец, веселый, живой нрав — все эти качества привлекали к Киквидзе людей, они верили ему, готовы были идти за ним. Он обладал еще одним качеством, которое, не столь бросаясь в глаза, сыграло огромную роль в становлении Киквидзе-командира, Васо умел учиться у окружающих его людей, схватывать на лету все, что могло оказаться полезным, нужным, необходимым в его новом положении.

Крыленко, Разживин, Медведовский, Чудновский, Минин — каждый большевик, с которым встречался в эти дни и месяцы Киквидзе, оставлял в его душе и сердце неизгладимый след. Умел он вынести уроки из наблюдений и над другими людьми: Керенским, Линде, контрреволюционными генералами и офицерами. В их поведении, словах, делах раскрывались перед ним психология и мировоззрение тех, кто олицетворял старый мир, уходящий, но яростно цепляющийся за свои льготы и привилегии, теряющий власть, но не желающий отдать ее без боя.

И еще: не жалея сил для борьбы с войной неправедной, несущей народу только горе и страдания, войной бесславной и бездарной, Васо Киквидзе извлекал из нее уроки военного дела, вырабатывал те навыки, которые так пригодились ему позднее, когда он сам повел в бой сначала красногвардейские отряды, а затем и полки регулярной Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Гражданской войне предстояло родить новую тактику и стратегию военных действий, но опыт войны мировой не прошел бесследно для ее командиров. Одним из них предстояло стать и Василию Киквидзе. Очень скоро, всего через несколько недель.

<< Назад   Вперёд>>   Просмотров: 3408



Ударная сила все серии	Автомобили в погонах