«Уважаемые товарищи и граждане!

В письме (№ 61, «Правда») Центрально-контрольной комиссии говорится:

«Партия сознает себя единой сплоченной армией, передовым отрядом трудящихся, направляющей борьбу и руководящей ею так, чтобы отстающие умели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от тех широких масс, которые должны претворить в жизнь задачи нового строительства»... В другом письме ЦК РКП (б) ко всем членам (№ 64, «Правда»), между прочим, читаем: «События показали, что все мы слишком поторопились, когда говорили о наступлении мирного периода в жизни Советской Республики и что задача всех партийных организаций заключается в том, чтобы проникнуть поглубже в деревню, усилить работу среди крестьянства и т. д. Партия решила во что бы то ни стало уничтожить бюрократизм и оторванность от масс...»

Письмо это заканчивается восклицанием: «К массам... вот главный лозунг X съезда».

За 4 года революционной борьбы я от широких масс не оторвался, но отстал ли или забежал вперед, и сам не знаю, а сидя в Бутырской тюрьме с больным сердцем, чувствую, что сижу и страдаю за этот лозунг. Из доклада товарища Ленина на X съезде о натуральном налоге (газ. «Правда» № 57) я приведу пока одно место: «Но в то же время факт несомненный и его не нужно скрывать в агитации и пропаганде, что мы зашли дальше, чем это политически и теоретически было необходимо».

Эту выдержку я взял, чтобы спросить себя и других: кто же, в конце концов, оказался оторвавшимся от масс и кто оказался забежавшим вперед? Но как бы я за себя ни решал этого вопроса, я не могу ни догнать, ни подождать коммунистическую партию, чтобы быть в ее рядах на новом фронте, объявленном партийным съездом в борьбе за лучшее будущее человечества, ибо лишен свободы.

В приветствии съезду работников водного и железнодорожного транспорта 23 марта (газ. «Правда» № 63), между прочим, Калинин заявил: «...Советская власть говорит, что мы должны помогать везде и всюду истерзанным и усталым людям». Вот за этой-то помощью из Бутырской тюрьмы к Вам обращается один из самых усталых и истерзанных, что Вы увидите из такого медицинского свидетельства, выданного мне 29 марта за № 912:

«Дано сие заключенному Бутырской тюрьмы Миронову Филиппу Козьмичу в том, что он страдает хроническим перерождением сердечной мышцы, расширением сердца до конца; акцент П-тон, аорты Р — тяжелой формой неврастении».

К Вам обращается, тот, кто ценой жизни и остатков нервов вырвал 13–14 октября 1920 года у села Шолохове победу из рук барона Врангеля, но кого «долюшка» сохранила, чтобы дотерзать в Бутырской тюрьме, тот, кто в смертельной схватке свалил опору Врангеля — генерала Бабиева, и от искусных действий которого застрелился начдив Марковской, генерал граф Третьяков.

К Вам обращается тот кто в Вашем присутствии 25 октября 1920 года на правом берегу Днепра у села Верхне-Тарновское звал красных бойцов 16-й кавдивизии взять в ту же ночь белевший за широкой рекою монастырь, а к Рождеству водрузить Красное знамя труда над Севастополем. Вы пережили эти минуты высокого подъема со 2-й Конной армией, а как она и ее командарм исполнили свой революционный долг, красноречиво свидетельствует приказ по Реввоенсовету республики от 4 декабря 1920 года за № 7078.

К Вам обращается тот, кто вырвал инициативу победы из рук Врангеля 13–14 октября, кто вырвал в эти дни черное знамя генерала Шкуро с изображением головы волка (эмблема хищника-капиталиста) с надписью «За единую и неделимую Россию» и передал Вам в руки как залог верности социальной революции между политическими вождями и с ее вождями Красной Армии.

К Вам обращается за социальной справедливостью именно усталый и истерзанный, и если Вы, Михаил Иванович, останетесь глухи до 15 апреля 1921 года, я покончу жизнь в тюрьме голодной смертью.

Если бы я хоть немного чувствовал себя виноватым, я позором счел бы жить и обращаться с этим письмом. Я слишком горд, чтобы входить в сделку с моей совестью. Вся моя многострадальная жизнь и 18-летняя революционная борьба говорит о неутомимой жажде справедливости, глубокой любви к трудящимся, о моем бескорыстии и честности тех средств борьбы, к которым я прибегал, чтобы увидеть равенство и братство между людьми.

Мне предъявлено чудовищное обвинение «в организации восстания на Дону против Советской власти». Основанием к такой нелепости послужило то, что поднявший восстание в Усть-Медведицком округе бандит Вакулин в своих воззваниях сослался на меня как на пользующегося популярностью на Дону, что я его поддержу со 2-й Конной армией. Он одинаково сослался и на поддержку т. Буденного. Вакулин поднял восстание 18 декабря 1920 года, а я в это время громил на Украине банды Махно, и о его восстании мне стало известно из оперативных сводок. Помимо восстания в означенном округе, таковые почти одновременно вспыхнули в других округах, под влиянием, как можно судить, антоновского восстания в Воронежской губернии. Ссылка Вакулина на поддержку Антонова была естественна, но ссылка на меня и т. Буденного — провокационная ложь.

Я не стану касаться здесь, как я прожил дарованный мне год жизни и как этот год научил и убедил меня не только чураться восстаний, но и подумать о них. Я прежде всего не кровожаден и не мстителен, да и 4 года непосредственной упорной борьбы чему-нибудь да научили. Успех социальной революции я видел всегда в лозунге: «К массам!», о чем имел честь писать 30 июля 1919 года к нашему уважаемому вождю В. И. Ленину в письме, цитированном во время моего процесса в Балашове 7 октября 1919 года. Я также писал о том, о чем с громадным запозданием (газета «Правда» № 65) в статье «Наш курс» говорит тов. Кураев: «Нужно соответствующим образом изменить приемы и методы работы среди крестьянства и подхода к нему. Старые приемы и методы работы могут быть вреднее агитации врагов».

Жизнь это нам жестоко доказала. Этот лозунг «К массам!» я не выронил из рук в интересах социальной революции за все время борьбы, что и подтверждается тем широким доверием, с каким шли ко мне массы до последней минуты перед моим арестом.

И если теперь пишут (газ. «Правда» № 65): «Лучшим организатором в наших рядах должен считаться тот, кто завоюет наибольшее доверие и пробудит максимум самодеятельности крестьянских масс и с помощью убеждения сделает излишним принуждение», то я смею заявить, что сила моего авторитета в широких трудящихся массах казачества и крестьянства на Дону покоится именно на убеждении, но не насилии, открытым противником которого я был. Отсюда, я не способен ввергать народные массы на новые жертвы и цену восстаний знаю по Украине.

Это моя предсмертная исповедь. Люди вообще, а я тем паче, перед смертью не лгут, ибо я еще не утратил веры в моего бога, олицетворяемого совестью, по указке которой я поступал одинаково всю жизнь и с врагами и с друзьями.

«Чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе бог». Вот почему я так мучительно прислушиваюсь к голосу моей совести. Правда, нелицеприятная правда, подчас тяжелая, неприятная, ибо правда вообще неприятна злу — но — правда... За ней, как за надежным щитом, я вынес удары царских генералов, на нее и теперь моя надежда. Повторяю — это мой бог, и ему я не переставал молиться и не перестану, пока в бренном теле живет дух.

Еще раз позволю сказать, что не стану останавливаться на тех данных, почерпнутых в бытность мою членом Донисполкома, какие сделали меня противником всяких восстаний и их гибельности. Это направление я неуклонно проводил в жизнь на всех митингах. Я не хочу утверждать, что грандиозный митинг, проведенный мной 6 июня 1920 года в слободе Михайловке (пункт Вакулинского восстания) перед более чем двухтысячной массою пленных белых казаков, собранных со всех станиц, когда я исключительно звал их бояться всяческих восстаний против Советской власти, как огня, ибо за это по приказу фронта должны были уничтожаться огнем хутора и станицы, не был причиною, что казачество Усть-Медведицкого округа восстания Вакулина не поддержало а, наоборот, выбросило его за пределы Донской области.

Повторяю, не хочу утверждать, но смею сказать что сила призыва была огромна и чувствовалась всеми присутствующими.

В период гражданской борьбы на Дону белогвардейское командование признало эту силу и открыто заявило что «там, где побывал Миронов, поднять восстание против Советской власти не пытайтесь». В своей печати они об этой силе говорили так: «Бациллы Миронова, если заражают, то заражают всю семью».

А теперь Миронов вдруг ошалел и организует восстание там, где 4 года звал на борьбу за Советскую власть. Еще тогда, в июне 1920 года, был горючий материал в Усть-Медведицком округе, материал, натасканный злою деятельностью бывшего председателя окрисполкома Еровченко (белогвардеец, выгнанный мной из Усть-Медведицкой в начале февраля 1919 года на хутор Большой), бывшего начальника окружной милиции Полежаева (белогвардейца), которого Еровченко и другие взяли на поруки из-под стражи и этим дали ему возможность скрыться от революционного суда, — это для честных коммунистов и граждан было ясно.

А деятельность районного начальника милиции Григорьева, спугнутого мной из Усть-Медведицкой, назначенною ревизией, Григорьева, убившего при его преследовании народного судью Ковалева.

О сгущенной атмосфере народного гнева и недовольства можно судить по такой сценке. 4 июня 1920 года я ехал из станицы Усть-Медведицкой в слободу Михайловку с инспектором пехоты Донармии. Видим, на полях работают крестьяне.

— Товарищ Миронов, это вы! — раздался вдруг голос одной казачки.

— Я.

Казачка повалилась на колени и, подняв руки к небу, отчаянным голосом закричала:

— Товарищ Миронов, спаси народ!

Сцена эта тогда на нас произвела тяжелое впечатление. Так жилось в вотчине Еровченко. Я думаю, что не покажется удивительным, если я на последующих митингах в слободе Михайловке 6 июня 1920 года, в связи с деятельностью местных представителей Советской власти, иллюстрировал свои слова вышеописанной сценкой, звал массы перенести и это зло, может быть, провокационное, имею основание так думать и верить, что центральная Советская власть чужда мысли быть врагом трудящихся — как не будет удивительным и то, что я привел этот случай.

На партийной конференции областного съезда во второй половине июня 1920 года я говорил о развившемся бандитизме в Усть-Медведицком округе при благосклонном участии милиции и возможности восстания, но к моему голосу не только не прислушались, но лишили меня слова, ибо были еще люди, не напившиеся крови (их теперь нет, кроме одного). Прошу не подумать, что я хочу указать на кого-либо из членов бывшего президиума Донисполкома.

Я остановлюсь теперь на том, что привело меня в Бутырскую тюрьму. В ее стенах, оглядываясь назад, для меня стало ясным, что охота за мной ведется давно. Я не стану распространяться о той тяжелой для меня минуте, когда я, встретив в станице Арчадинской бывшего белогвардейского офицера, моего пленника по 1918 году, бежавшего вторично к генералу Краснову 17–18 июня 1918 года под станицей Скуришенской, некоего Барышникова в роли председателя станичного исполкома Советов, вызванный провокационной дерзостью и насмешкой надо мной, я, потеряв душевное равновесие, ударил его, как белогвардейца — врага трудящихся. Конечно, в этом я глубоко раскаялся.

Я кратко изложу то, что было 8 февраля 1921 года в станице Усть-Медведицкой, где я пробыл всего два дня и за это «удовольствие» попал в тюрьму. Председателем тройки по восстановлению Советской власти в округе тов. Стукачевым мне было предложено по прямому проводу (разговор при деле) провести в станицах округа ряд митингов, на которых опровергнуть провокационную ссылку на меня Вакулина. Вечером 8 февраля после митинга ко мне домой пришли пять человек, из которых трех я знал хорошо, одного кое-как и одного видел впервые. Находясь под впечатлением арчадинского случая, под впечатлением провокационных воззваний Вакулина, начавшихся голодных смертей в станицах и селах, под впечатлением сотен словесных жалоб и письменных заявлений (какие я хотел представить Вам по прибытии в Москву), сопровождавшихся слезами и тяжелыми сценами, и особенно заявлением местной караульной роты (докладная отобрана при аресте), жаловавшихся на голод и холод (одеты нищенски) и, видя во всем этом горючий материал для восстаний, я решил, что не только население, но и красноармейцы утеряли веру в местные органы власти и свое красное начальство, если, услыхав о моем приезде, эти люди, не зная меня, пришли ко мне искать помощи и защиты.

Эту помощь я обещал им от имени Предреввоенсовета Республики, лишь только доберусь до Москвы. Но поездка моя затянулась. Считаясь с четырехкратными вспышками восстаний на Дону, антоновским восстанием, сильно будировавшим массы, и повсеместным глухим ропотом широких земледельческих масс вообще, гул которого доходил до меня очень легко, ибо эти массы и их представители всегда шли ко мне с доверием, хотя бы только во имя моральной поддержки, которую я оказывал им в здоровых советах, я, не имея в виду ничего предосудительного и преступного и не допуская мысли о возможности создать какое-то преступление, откровенно высказал затаенную и мучившую меня мысль о грядущей контрреволюции изнутри, гораздо более опасной, чем Деникин, Врангель и вся мировая буржуазия. Лучшего экзамена моей верности пролетариату и политической благонадежности вряд ли можно придумать.

Ан нет... Иуда-предатель сидел тут же: о его провокационных приемах, с какими он начал, говорить мерзко! С того, что мучило и томило меня, я и начал говорить, закончив заявлением, что если политика правящей партии не пойдет навстречу требованиям жизни, каких без уступок преодолеть невозможно, то на весну возможны восстания, которые приведут страну к анархии. В своем выступлении я останавливался на выдержках из речей о роли профсоюзов товарищей Ленина, Зиновьева, Троцкого и других, но не с целью их критики, а указывал, что все это враги трудящихся используют в своих целях, чтобы поднять народное движение против Советской власти.

Я останавливался на письме ЦК РКП (б) по вопросу о продразверстке, для сравнения одного пункта этого письма с другим пунктом о мерах нажима, какие выработаны в Ейском отделе по выкачиванию этой продразверстки, пунктом, какой не мог бы придумать и злейший враг социальной революции. На всем этом, повторяю, я останавливался, как на фактах, играющих на руку контрреволюции. Так посмотрела и газета «Беднота» № 885 от 26 марта, то есть позже моего. Там сказано «Разногласие по отдельным вопросам враги старались (я 8 февраля говорил «постараются») изобразить как начало раскола и распада партии».

Повторяю снова, что делал я это с целью оттенить серьезность переживаемого момента и что нужно предпринять, чтобы предотвратить всякую попытку к восстанию.

После обмена мнений, подчеркнувших опасность положения для Советской власти, я предложил, как уезжающий в распоряжение Главкома Республики, такой план. Они пятеро представят на первых порах основную ячейку, а по усвоении некоторых требований из брошюры «Республика Советов» организуют впоследствии побочные ячейки с целью:

1) Бороться организованным путем через комячейки, партийные и беспартийные собрания и конференции с примазавшимися к компартии и Советской ьласти белогвардейцами и другими вредными элементами.

2) В случае восстаний, наступления анархии, порыва связи с руководящими органами ячейки явились бы оплотом и защитой Советской власти на местах.

3) Если бы иностранные штыки поляков и румын, недобитый Врангель, подталкиваемые Антантой, стали вновь угрожать Москве, то ьсе ячейки со всеми добровольцами, по моему зову, должны идти на спасение центральной Советской власти, причем я подчеркнул, что последняя задача может и не быть.

И всего этого не отверг и доносчик на допросе при очной ставке. Я лишь не смог дать точного определения этим ячейкам, но духовное их содержание вне всякого сомнения.

Газета «Правда» № 57 подсказала уже в тюрьме мне их название своей статьей «О советских ячейках». До сих пор были, как известно, лишь комячейки. Для более правильного понимания ячейками своей работы я передал товарищам по беседе брошюру «Республика Советов», обещая впоследствии выслать ее в достаточном количестве.

Так как борьба с местным злом в лице некоего продагента и других к цели не ведет, то было решено, что ячейка из пяти будет мне иногда секретно сообщать о злоупотреблениях, дабы я мог действовать через видных членов ВЦИК. Вот основные причины установленного между нами шифра. Все это и привело меня к тюремным мукам.

Где же тут хотя бы малейшее указание на организацию мною восстания на Дону против Советской власти?

Если я виноват, то виноват лишь в том, что как коммунист не должен бы был вне партии организовывать этой ячейки, но, повторяю, что не видел в связи с грозной действительностью ничего в этом преступного. Если я виноват, то только в нарушении партийной дисциплины. Ну а «Рабочая оппозиция»?

Скверное это слово — донос. В одних оно возбуждает страх, в других — презрение, как выстрел из-за угла или удар кинжалом в спину. Такое отношение к доносу не случайно. Оно унаследовано нами от мрачного прошлого, когда обвинение падало на человека внезапно, как громовой удар с безоблачного неба, когда не доносчику приходилось доказывать вину обвиняемого им, а последнему — свою невиновность.

В таком именно положении нахожусь я и прошу Вас восстановить истину.

Я находился весь во власти чувств исполненного мной долга перед рабоче-крестьянской революцией в борьбе с Врангелем. Я отдыхал, смыв позор за мое вынужденное выступление в 1919 году. И вдруг — снова тюрьма.

Если белым не удалось поймать меня и повесить «на сухой осине», как они писали в своих газетах, несмотря на состоявшееся премирование моей головы генералом Красновым — 22 июня 1918 года в 200 тысяч рублей и вторично в августе — 400 тысяч рублей (в золотой валюте), то теперь я сомнительным работником, шкурником предан для этого родной мне власти.

Ознакомьтесь с литературой белых, что отобрана у меня при аресте и что имеется в архивах революции, и Вы увидите цель предателей. Им жалко барона Врангеля и европейской буржуазии.

Не хочу допускать мысли, чтобы Советская власть по подлому необоснованному доносу гильотинировала одного из лучших своих борцов — «доблестного командира 2-й Конной армии», как сказано в приказе РВС Республики от 4 декабря 1920 года за № 7078. Не хочу верить, чтобы подлая клевета была сильнее очевидности моих политических и боевых заслуг перед социальной революцией и Советской властью, моей честности и искренности перед ней. Не хочу верить, чтобы подлая клевета затмила яркий образ ордена Красного Знамени, этого символа мировой пролетарской революции, который я ношу с нескрываемой гордостью. Не хочу верить, чтобы под ядовитым дыханием клеветы потускнел клинок золотого почетного оружия и чтобы минутная стрелка золотых часов остановила свой ход, когда рука предателя сдавит мое горло под его сатанинский хохот.

Не хочу верить, чтобы старый революционер, ставший на платформу Советской власти с первой минуты ее зарождения — 25 октября 1917 года, — чтобы старый революционер из царских офицеров, гонимых за «красноту», помогший генералу Каледину оставить рабочих в покое, бивший Краснова, Деникина и Врангеля, был, томим в тюрьме на радость врагам.

Я хочу верить, что вновь поведу красные полки к победе к Бухаресту, Будапешту и т. д., как я говорил, в злополучное 8 февраля злополучной для меня «пятерке», в коей нашлись провокаторы.

Откуда же я черпал такую надежду?

Прежде всего в своей невиновности перед Советской властью. Затем то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано Вами и X съездом партии; «Без сплоченного союза рабочих и крестьян победа невозможна. Что эти основные силы, на которых держится революция, — разлагаются, и наша задача снова сплотить и объединить их, чтобы каждый понял, что усталость грозит не только партии коммунистов, но всему трудовому населению республики». (Газ. «Правда» № 63.)

Я ратовал за самостоятельность трудящихся масс — смотрите показание следователю от 26 февраля, а 22 марта появляется статья в газете «Правда» № 61, где говорится, «что нужна самодеятельность земледельца». Отстал ли я или забежал и тут — не знаю.

Все вышеизложенное, в связи «с новым поворотом в хозяйственной политике Советской власти» (газ. «Правда» № 62), в связи со «взятым курсом на решительное сближение с массами» (газ. «Правда» № 58), дает мне веру, что ВЦИК по Вашему докладу ускорит мое освобождение, ибо я не признаю за собою никакой вины.

Режим тюрьмы пагубно действует на мое слабое, расшатанное тяжелою многолетнею борьбою здоровье. Я медленно чахну.

Что помогло мне сделать на протяжении месяца, с 5 сентября по 5 октября 1920 года, 2-ю Конную армию не только боеспособной, но и непобедимою, несмотря на двукратный ее перед этим разгром, несмотря на пестрое пополнение, бросавшееся наспех республикой со всех концов? Только искренний голос души, которым я звал разбить Врангеля. Только таким голосом можно увлечь массу. Эхо его Вы найдете в моих мемуарах «Как начался разгром Врангеля», отобранных у меня при аресте.

«К массам» — главный лозунг X съезда. И если этот лозунг иллюстрировать декретом (газ. «Известия» № 67) о разрешении свободного обмена, продажи и покупки хлебных и зернофуражных продуктов, то, казалось бы, что для Советской власти как раз наступило время через меня как партийного и для партии претворить в жизнь во всей силе брошенный лозунг и решительно сблизиться с массами, — а меня вместо этого бросили в тюрьму. Этот новый декрет перенес мои воспоминания назад и заставляет поделиться с Вами весьма характерным явлением нашего бурного времени.

В числе отобранных у меня при аресте бумаг и документов имеется ряд заявлений на то, как население Усть-Медведицкого округа, гонимое голодом, вынуждалось ехать в соседний Верхне-Донской округ, где еще в отдаленных станицах и хуторах имелись запасы хлеба, чтобы на последнюю рубашку выменять кусок хлеба для пухнущих детей, и как оно там безбожно обиралось.

Приемы агентов власти на местах были просты. Если им нужны были вещи, то, не допуская обмена, они отбирали их; если нужен был хлеб, то они, дав возможность совершиться обмену, выпускали назначенную жертву в путь, а потом, нагнав, отбирали хлеб.

Страдания и слезы голодных, обираемых людей заставили меня поднять этот вопрос на окружной партийной конференции в Михайловке 12 февраля 1921 года и всесторонне его осветить, дабы принять какие-нибудь меры и против надвигающегося голода, и против чинимого над голодными людьми произвола, а также и в целях приобретения на весну посевного материала, чтобы не повторить осеннего опыта, когда из-за отсутствия семян поля остались необсемененными.

Предложение мое вызвало горячие споры близоруких политиканов, не замедливших бросить мне обвинение в тенденции к свободной торговле, то есть чуть ли не контрреволюции, что заставило меня сделать протест против пристрастного освещения моей мысли. Я думаю, что это было зафиксировано протоколом для очередного доноса на крамольные мои мысли.

Отстал ли я тут или забежал вперед, но жизнь нам показала, что и центральная власть 23 марта 1921 года своим декретом о свободном обмене, продаже и покупке стала на ту же точку зрения, что и я.

И вот за эту прозорливость меня собираются судить. Советская власть фронт принуждения заменила фронтом убеждения, на котором я был так силен (разгром Каледина, Краснова, Врангеля), но стоять в ряду бойцов этого жизненного фронта мне пока не суждено.

Если протестующий гнев товарища Стеклова (№ 62, «Правда») против французской буржуазии, томившей четырех коммунистов в тюрьме 10 месяцев до трибунала и потом их оправдавшей, помещен не для числа строк в его статье «Обреченный режим», а как глубокий протест возмущения души, то Вам, Михаил Иванович, будет понятна моя уверенность, моя глубокая надежда, что Советская власть не последует французской буржуазии, не будет томить меня не только 10–12 месяцев, есть в Бутырке примеры, но даже и лишнего дня и не доведет до медленной голодной смерти, — ведь я тоже коммунист...

Еще раз повторяю Ваши слова: «Советская власть говорит, что мы должны везде и всюду помогать усталым и истерзанным людям»; льщу себя надеждой и глубокой верой в святость этих слов и хочу думать, что я именно принадлежу к этим людям, усталым и истерзанным в борьбе за Советскую власть, и на мне прежде всего они и должны оправдаться.

Республика Советов и ее мозг — РКП (б) еще далеко не разрешили своей задачи: «Новые пути, новые задачи и новые опасности открываются перед Республикой Советов», — говорит тов. Красин (газ. «Правда» № 62).

И еще раз хочу верить, что, освободив меня от клеветы и тяжкого незаслуженного подозрения, вернув мне вновь доверие, как перед разгромом Врангеля, ВЦИК найдет во мне по-прежнему одного из стойких борцов за Советскую власть. Ведь это испытание для коммунистов не за горами. В своей речи товарищ Ленин говорил: «Оказалось, как оказывается постоянно во всей истории революции, что движение пошло зигзагами...» (газ. «Правда» № 57).

Острые углы этих зигзагов в 1918–1919 годах больно резали мою душу за темное, невежественное, но родное мне донское казачество, жестоко обманутое генералами и помещиками, покинутое революционными силами, заплатившее десятками тысяч жизней и полным разорением за свою политическую отсталость, а в 1920–1921 годах эти углы стали еще больнее резать за судьбы социальной революции при страшной экономической разрухе.

И теперь, когда всеми осознаны эти острые углы, когда сами вожди открыто признались в том, если бы я действительно был виноват, мое оправдание, что мы зашли дальше, «чем теоретически и политически было необходимо», когда произнесено, чтобы отстающие успели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от широких масс; когда сказано, что «мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям», неужели клевета восторжествует над тем, кто искренне и честно, может быть, спотыкался и ошибался, отставая и забегая, но шел все к той же, одной для коммунистов цели — для укрепления социальной революции.

Неужели светлая страница крымской борьбы, какую вписала 2-я Конная армия в историю революции, должна омрачиться несколькими словами: «Командарм 2-й Конной Миронов погиб голодной смертью в Бутырской тюрьме, оклеветанный провокацией».

Да не будет сей позорной страницы на радость битым мною генералам Краснову и Врангелю и председателю Войскового круга Харламову.

1921 год. 30 марта. Бутырская тюрьма.

Остаюсь с глубокой верой в правду — бывший командарм 2-й Конной армии, коммунист Ф. К. Миронов».

Наивный человек — Миронов... Он пытался им растолковать, что не виновен ни в одном из предъявленных обвинений. Что он чист перед людьми, Родиной и своей совестью. Но враги и без него это хорошо знали.

Им ведь нужна была кровь именно ничем не опороченного и не виновного. В этом страшная суть вампиров на теле России. Честность и правдивость всегда виднее на фоне зла — это и толкало врагов на скорейшую расправу с Мироновым.

Утром в теплый весенний день 2 апреля 1921 года его вывели на прогулку в тюремный дворик. Единственного. Небосвод был залит светом, и этот опаловый свет вздымался прямо, высоко. Тихое, светлое утро чем-то обнадеживало и ободряло. Какая-то птаха взобралась на лучик солнца и что-то верещала. Неужто жаворонок?! Бывало, мальцами бегали под окнами куреней, держа в руках испеченных матерью «птенцов» и с радостными криками на вытянутых руках понукали их взлететь выше, выше в синее небо.

Филипп Козьмич не мог знать, что написанное им два дня назад письмо ни к одному из адресатов не попало и только ускорило развязку. Чьи-то неведомые уста процедили зловещий приказ.

До Миронова долетел теплый ветер, бродивший острым хмелем оттаявшей земли. Первый могучий порыв весны шумно и широко катился над суровыми полями.

Часовой на вышке вскинул винтовку. Прицелился...

Выведенный на прогулку Филипп Козьмич почувствовал, как терпко пахнет обогретая солнцем влажная зябь. Тепло. Беспредельное тепло разлилось по телу. Потомственный крестьянин, он чуял запахи просыпающейся земли. И словно увидел, как истлевает в пойме Дона последний снег, услышал скрип плуга, отряхивающего черный лоснящийся пласт от косм прошлогоднего желтого былья.

Глубоко вздохнул. Весна — это надежда.

Сухо грянул выстрел — мир оборвался... Миронов упал лицом в тающий, грязный снег. Будто исчез в нем. Будто никогда и не было его на белом свете.

Подбежали надзиратели. Торопливо, сопя и зло чертыхаясь, подняли и унесли безжизненное тело.

Удивительным свойством, несмотря на свою сверхпрочность и толщину, обладают неприступные тюремные стены — насквозь «просматриваются» и «прослушиваются», и никакая тайна в них не задерживается, становясь почти мгновенно достоянием всех ее обитателей. Объяснить этот феномен никто не брался со времен создания тюремных казематов и по сей день не берется, считая, по-видимому, что легче просто пользоваться этим «благом», чем заниматься неразрешимой загадкой.

По Бутырской тюрьме прошелестел зловещий шепоток: командарм легендарной Второй Конной армии Филипп Козьмич Миронов предательски убит часовым с тюремной вышки в прогулочном дворике.

Бывает судьба не только трагична, но и немилосердна к человеку — всю жизнь сражаться за Родину, любить ее до самопожертвования и в конце концов быть трижды приговоренным к смертной казни, да еще и на посмертном имени нести клеймо предателя и изменника.

А какими доблестями обладал этот необыкновенный человек! Умен. Храбр. Мудр. Совестлив. Правдив. Влюблен. Страстен. Только таким подвластны великие дела. И право быть истинно Человеком. И неожиданно жгучее недоумение — как же быть с посланием пророка: каждому дается по вере его? А ведь Миронов, как никто, верил в идеалы переустройства человеческого общества.

Значит, похоронить сны и молитвы? Славу и боль за Родину? Память и вечность? Дон и безбрежные степи вместе с серебром тоскующего ковыля и полудикими конями, в гривы которых вплетается солнечный ветер? И жизнь, кажущуюся вечной?.. Или он прозрел и понял губительность дела всей своей жизни? Или ложь, торжествуя, победила величие его подвига?..

И кажется, последним актом глумления над верующим, правдивым и истерзанным Мироновым явился документ, который утверждал, что командарм Второй Конной армии находится во внутренней тюрьме ВЧК...

«Заключение. 1921 года, августа 13 дня, я, Сотрудник по поручению 16 спец. отдела ООВЧК Копылов, рассмотрел настоящее дело по обвинению в организации контрреволюционных ячеек с целью свержения коммунистической партии бывш. командиром 2-го конкорпуса (Вторую Конную переименовали во Второй конкорпус. — Е. Л.) Миронова Филиппа Козьмича, 48 лет, происходящего из казаков станицы Усть-Медведицкой.

На произведенном по сему поводу следствии выяснилось, что направлявшийся в распоряжение Главнокомандующего Всеми Вооруженными Силами Республики на основании приказа по войскам Кавфронта от 20.1. с. г. за № 160 § 1 и телеграммы заместителя Председателя Рев. Совета Республики от 4.ХII — п. г. за № 7078 и имевший 10-дневный отпуск от Рев. Воен. Совета Кавфронта бывш. командующий 2-м конкорпусом Миронов 6 февраля проезжал в станицу У.-Медиедицкую через слободу Михайловку, не явился ни в Нарком, ни в Ревком, ни в штаб командующего У.-Медведицкого Военного округа, а остановился ночевать у кулака станицы Арчадинской, наказав в Исполкоме лошадей на утро следующего дня для дальнейшего передвижения. Утром 7.11, явившись в Арчадинский Исполком, Миронов в присутствии граждан избил предисполкома тов. Барышникова за неприготовление лошадей к просимому времени, избиение тов. Барышникова Мироновым сопровождалось словами: «Неудивительно, что такие старые революционеры, как Вакулин, восстают против такой сволочи из коммунистической партии, где сапожники не делают дела, а управляют государством». (Барышников — бывший белогвардеец, которого Миронов брал в плен в 1918 году. — Е. Л.)

2. 8.11 вечером на квартире Миронова после состоявшегося митинга в станице У.-Медведицкой, на котором выступал Миронов, восхваляя бандита Вакулина (явная ложь, потому что, наоборот, Миронов осудил действия Вакулина. — Е. Л.), состоялось собрание, на котором Миронов коснулся формы правления РСФСР и подчеркнул, что в данное время правит государством не народ, а маленькая кучка людей: Ленин, Троцкий и др., которые бесконтрольно распоряжаются достоянием и честью народа. Попутно Миронов останавливал внимание участников собрания на инородническом происхождении лидеров партии и наталкивал их мысль на то, что такое положение неустойчиво и ненормально. Для большей вескости и авторитетности своего мнения Миронов сослался на беседу с председателем ВЦИК Калининым, который якобы также не уверен в прочности существующего строя. Коснувшись международного положения Советской Республики, Миронов подчеркнул то обстоятельство, что блокада Республики не прорвана, рабочие Запада отвернулись от Российского пролетариата, и Антанта не отказалась от интервенции, и весною Врангель по главе 60 тысяч армии при поддержке иностранцев предпримет поход против Советской власти. Развивая дальше мысль свою, Миронов указал, что Ленин и Троцкий, разочаровавшись в революционности западно-европейского пролетариата, направляют свою агитацию на Восток, с целью зажечь его огнем революции. Миронов остановился на политике Советской власти в казачьих областях, стремящихся к тому, чтобы казаков из положения хозяев и господ обитаемых ими земель поставить в положение подневольное. Такая политика Советской власти в целом, по мнению Миронова, приведет Республику к краху, который произойдет весной или осенью этого года. Подготовив в умах участников собрания антисоветское настроение, Миронов предложил организовать ячейки и рекомендовал на первых порах не отходить от Советов, а работать в них. Задача этих ячеек — бороться с коммунистами и развивать в массах идею необходимости учредительного собрания. Для технической связи и конспирации Миронов ознакомил участников собрания с шифром, причем раздал каждому слепок сургучной печати и схему организаций контрреволюционных ячеек. На заседании Миронов доложил об антисоветских настроениях кубанских казаков, делегация которых жаловалась ему на свою судьбу, на что Миронов ответил, что если они будут восставать, то он их будет усмирять. Миронов тут же разъяснил, что кубанцы поняли его не в буквальном смысле слова, а иносказательно, т. к. он их никогда не будет подавлять. По окончании заседания Миронов рекомендовал всем держаться конспиративно и не болтать о данном соседям.

3. На телефонограмму члена Донисполкома, председателя Тройки по восстановлению Советской власти в У.-Медведицком округе с сообщением, что именем Миронова злоупотребляют банды Вакулина, определенно утверждает, что в своих действиях против Советской власти встретят поддержку его, Миронова, и что демобилизованные из 2-й Конной упорно твердят о том, что с приездом Миронова начнется чистка, а посему просил написать воззвание к населению с опровержением этой клеветы, связанной с его именем, и указать преступность, провокационность подобных слухов и на митингах проводить эту линию. Миронов ответил, что к подобному роду слухов он относится безразлично, ибо его имя треплется повсюду.

4. 10 февраля Миронов явился на партийную конференцию в ел. Михайловка, на вопрос присутствующего на конференции члена Донисполкома, поручившего Миронову от имени Окрпарткома выпустить воззвание к населению с опровержением гнусных наветов в связи с его именем, выполнил ли он это поручение, Миронов ответил уклончиво: «Голова болит». В приветствии 2-й Конной Миронов на конференции подчеркнул свои персональные заслуги и высказал так: «Мы выполнили свой долг, а коммунисты на местах окопались и ничего не делают, и необходимо произвести чистку партии». Два раза Миронов пытался сорвать конференцию, но безуспешно. В посевной кампании Миронов выступил с предложением разрешения покупки семян на вольном рынке в соседних губерниях. Касаясь госразверстки, Миронов возмущался тем, что у крестьян силою оружия отнимают хлеб. По мнению Миронова, коммунисты должны честно признать, что из создавшегося положения они страну не выведут, и потому должны отойти от власти. По докладу хозяйственного строительства Миронов в своей речи заявил, что необходимо объявить свободную торговлю хлебом. Коснувшись на конференции Вакулина, Миронов не счел нужным заклеймить его, как изменника, а, наоборот, обозвал его честным революционером и коммунистом, вынужденным восстать благодаря безыдейным коммунистам и ненадежности Советского аппарата. Характерно, что на конференции всех возражающих ему и инакомыслящих Миронов называл господами, Миронов противопоставил себя, пользующегося доверием населения, — коммунистической партии и органам Советской власти, к каковым население относится враждебно.

11 февраля начали прибывать на станцию Арчада части конкорпуса. Высланною разведкою установлено, что красноармейцы определенно ждали Миронова, который должен сделать чистку их тыла и примазавшихся коммунистов и вообще установить новый порядок. Положение создавалось серьезное — запахло антисоветским душком среди местного населения. Достоверно подтверждается, что Миронов имел тайную связь с темными и подозрительными элементами.

На основании вышеизложенного и принимая во внимание, что организация авантюристов с целью свержения коммунистической партии является не первой авантюрой Миронова, полагал бы о применении высшей меры наказания обвиняемому Миронову... Что же касается арестованной Мироновой Н. В., жены обвиняемого Миронова, за отсутствием улик обвинения полагал бы о необходимости изолирования в пределы Архангельской губернии, ввиду возможности со стороны ея зловредной агитации, могущей пагубно отразиться на казачестве Донской области, среди коего имя Миронова популярно.

Справка: Миронов Ф. К. содержится во внутренней тюрьме ВЧК.

Сотрудник поручений 16 Спец. отд. В. Копылов». 13.8.21 г.

На этом «Заключении» резолюция: «Тов. Копылов. 1) Миронов расстрелян». 23.8.21 г.

Значит, Копылов не только зря старался подвести Миронова к ВМН (аббревиатура чекистов — высшая мера наказания), но и вообще не знал, что его подследственного давным-давно нет в живых.

Кто-то из убийц командарма пустил утку, что Миронов расстрелян по постановлению Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года. Откуда же могло появиться это постановление, если «Заключение» Копылова появилось на божий свет в августе 1921 года?

Не было такого постановления ВЧК!.. Это доказывают сами же чекисты.

В конце пятидесятых годов, когда коснулось дело о реабилитации безвинно убиенного командарма Второй Конной армии Филиппа Козьмича Миронова, они кинулись искать это самое мифическое постановление Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года и нигде не могли его обнаружить... Поднялась своеобразная паника и лихорадочная переписка на самом высоком уровне. Прочитав секретные и совершенно секретные документы, судите сами.

«Секретно. Экз. № 1. Начальнику Особого Отдела Комитета Госбезопасности при Совете Мин. СССР по СКВО генерал-майору тов. Мисюреву. Направляю при этом архивно-следственное дело № 115066 по обвинению бывш. команд. 2-й Конной Армией Миронова Филиппа Козьмича, расстрелянного по Постановлению ВЧК от 2 апреля 1921 года, и жалобу его сына Миронова А. Ф., в которой он просит выяснить судьбу отца, прошу Вас произвести по делу и жалобе дополнительную проверку в порядке ст. 373 УПК РСФСР. При производстве проверки необходимо приложить к делу копию Постановления ВЧК от 2 апреля 1921 года о расстреле Миронова Ф. К., так как в деле этого документа нет...

Врио зам. военного прокурора СКВО полковник юстиции Кузнецов». 13 октября 1958 года.

«Комитет Государственной безопасности при Совете Министров СССР. Начальнику 6-го сектора Особого Отдела КГБ при Сов. Мин. СССР по Северо-Кавказ. воен. округу полковнику т. Бурдину. На № 6/1–6793 от 28.Х.1958 г. сообщаем, что по сведениям 1 спецотдела МВД СССР Миронов Филипп Козьмич значится осужденным 2.4.1921 г. Президиумом ВЧК к расстрелу. Просмотром протокола заседания Президиума ВЧК от 2. 4.1921 г., а также и других протоколов заседаний Президиума ВЧК за апрель м-ц 1921 года Миронов проходящим по указанным протоколам не значится. Для уточнения просим выслать в наш адрес архивно-следственное дело на Миронова за 1921 год, которое по миновении надобности будет возвращено. Начальник 8-го отделения учетно-архивного отдела подполковник Смирнов». 11 ноября 1958 года.

«Секретно. Экз. № 1. Начальнику учетно-архивного отдела КГБ при Сов. Мин. СССР полковнику т. Плетневу, г. Москва. В дополнение к нашему № 6/1–6798 от 28.10.58 г. В феврале 1921 года Миронов вновь был арестован и по решению ВЧК в апреле 1921 года расстрелян. Никаких документов о помиловании Миронова и подлинного решения ВЧК от 1921 года в его деле нет. Просим Вас дать указание проверить и сообщить нам:

...3) С ведома кого и на основании какого решения ВЧК Миронов в 1921 году был вновь приговорен к ВМН и было ли это решение приведено в исполнение. Заместитель начальника Особого Отдела КГБ при Сов. Мин. СССР по СКВО полковник Деркач. Начальник 6-го сектора Особого Отд. КГБ при Сов. Мин. СССР по СКВО полковник Будрин». 13–14 ноября 1958 года.

«Секретно. Экз. № 1. Зам. нач-ка 00 КГБ при Сов. Мин. СССР по СКВО — полковнику т. Деркач. В дополнение к нашему № 16/8–332611 от 11.9.1958 г. Возвращая Ваше письмо № 6/1–7164 от 14 ноября 1958 г., сообщаем, что интересующих Вас сведений на Миронова Филиппа Козьмича в УАО КГБ при СМ СССР не имеется. Зам. нач-ка учетно-архивного отдела КГБ СССР подполковник Федоров. Нач. 8-го отделения подполковник Будрин». 13–14 ноября 1958 года.

«Секретно. Экз. № 1. Зам. Главного военного прокурора полковнику юстиции т. Викторову Б. А. на № 6к — 3692 от 9 июня 1959 года. В протоколе заседания Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 г. Миронов Филипп Козьмич не упоминается. При проверке были просмотрены все подлинные протоколы заседаний Президиума ВЧК за 1921 год. По этим протоколам Миронов Ф. К. также не проходит. Из Учетно-архивного отдела КГБ при Совете Министров СССР сообщили, что у них никаких сведений о Миронове Филиппе Козьмиче не имеется. Начальник 3-го отдела Следуправления Комитета Госбезопасности при Совете Мин. СССР полковник Иващенко». 7 августа 1959 года.

«Совершенно секретно. Экз. № 1. Главному военному прокурору генерал-майору юстиции т. Горному А. Г. на № 6а — 3692–59. Согласно Вашей просьбе нами были просмотрены постановления Президиума ВЧК по уголовным делам за 1921–1922 гг. и архивы Ф. Э. Дзержинского. Материалов на проверяемого Гл. Воен. Прокуратурой Миронова Филиппа Козьмича не обнаружено. Начальник Следственного управления КГБ при СМ СССР генерал-майор юстиции Чистяков». 20 ноября 1959 года.

Все уперлись в глухую стену. Вор у вора дубинку украл. Преступники на месте своего злодеяния стараются следов не оставлять. В этом деле клика Троцкого — Склянского — Менжинского достаточно преуспела...

* * *

Победителей не судят. Но даже эта народная мудрость не спасла его. Спасла только память народа, которая всегда честна и справедлива, и никогда не предает своих истинных СЫНОВ-ГЕРОЕВ.

Долгие годы — целых сорок лет — висело клеймо предателя и изменника на светлом имени Филиппа Козьмича Миронова, висело до тех пор, пока народ не доказал, что все обвинения против него оказались ложью и клеветой. Правда восторжествовала! Память о нем воскрешается... Мужество и величие духа сынов России — это мудрый и строгий наказ нам, живущим и будущим поколениям: никогда не должны повториться трагические страницы жизни народа Родины. Никогда!

Мы обязаны не только воскресить память о достойных сьнах Отечества, но и закрепить ее для наших потомков, создав пантеон национальных героев России. У всех цивилизованных народов он есть У нас нет...

Миронов оставил нам неоценимую возможность понять, что значит разумное, гуманное общество без насилия и зла. Честь, благородство и достоинство. Долг, верность и высокий смысл жизни, отданный за верность Отечеству.

Да светится имя твое, чистосердечный, прямодушный, легендарный и глубоко несчастный донской казак Филипп Козьмич Миронов!

<< Назад   Вперёд>>   Просмотров: 2495



Ударная сила все серии	Автомобили в погонах