4
Небрежно, по-казачьи сидеть в седле на коне мог позволить себе только опытный наездник, которому ничего не стоит в любой момент собраться и принять такое положение, которое наиболее выгодно для неожиданных, подчас рискованных решений. А так как донские казаки были прирожденными кавалеристами, то обучать их более сложному искусству владеть конем считалось почти что излишним занятием. Хотя среди казаков встречались такие лихие вольтижировщики, что остальным не грех кое-что у них перенять. Однажды группа казаков побывала в цирке, где наблюдала, как артист на полном скаку подлазил под пузо коня и, вцепившись в сбрую, как кошка, какое-то время находился там, потом взбирался в седло... Казаки поднялись, возмущенные, и направились к выходу. В чем дело? Мы, отвечают казаки, всю жизнь такие фокусы выделываем бесплатно, а тут деньги за ерунду берут...
— С-с-м-ии-р-р-на! — Сотня заволновалась и замерла.
Филипп Козьмич Миронов, неторопливо проезжая вдоль строя сотни, наметанным взглядом замечал, что кое-кто из молодых казаков держится чересчур напряженно и строго, словно на императорском смотру. У одного казака саквы с овсом не совсем полные. Переметные сумы как-то криво висят. У другого — шинель неряшливо скатана. Шашка слабо приторочена. У третьего — пика как палка болтается. Ружейный ремень слишком укорочен, не только морщинит френч, но и, кажется, просто душит казака... А ведь казак должен быть легким, подвижным, быстрым. Метким. И как молния резким, с тяжелым, словно гром, ударом шашки... Пикой...
Конь. Три раза накормить, напоить, почистить от копыт до гривы и хвоста... Обладать кавалерийской находчивостью в добывании овса и сена. И так каждый божий день, без выходных и праздников, в вечной тревоге за коня, его здоровье и боеспособность... Нет армейской службы тяжелее и сложнее, чем в кавалерии. Может быть, поэтому и не встречал Миронов среди рядовых казаков и казачьих офицеров хотя бы чуточку пополневших, иначе говоря, с излишним весом. Все — сильные, поджарые, мускулистые, с пружинистой походкой и малиновым звоном серебряных шпор. Тонкая талия, широкая грудь. Гордо вскинутая голова, на ней красуется фуражечка набекрень с развевающимся традиционным чубом. Помнят красавцев — донских казаков не только в России, но и во всей Европе. Элитные, непобедимые войска. И — привилегированные: из донских казаков традиционно формировалась личная охрана царей и дворцовая охрана. И — еще. Казачьи сотни и полки командование русской армии бросало на самые опасные боевые участки защиты Отечества: разведывательные, авангардные, арьергардные... Сильные, храбрые донские казаки не могли быть недобрыми.
Может быть, единственный праздник, заслуженный в вдохновенный, выпадал на их тяжкую долю, когда донские казаки, сидя на конях, как победители проезжали перед восхищенными земляками.
Миронов задумался, словно перед его глазами промелькнула вся его долгая трудная жизнь профессионального кавалериста... «Слава казачья, а жизнь собачья». «Терпи казак — атаманом станешь...»
Обе пословицы Миронов проверил на собственной шкуре и, кроме ее задубелости, он пока еще ничего не приобрел. Был и рядовым, и атаманом, и офицером, и нарождающимся героем Тихого Дона в пору русско-японской войны, и дворянином, и снова оказался рядовым... Все отобрали и обобрали до наготы. Только осталось мастерство наездника, непревзойденного рубаки и разведчика. Этого у него никто не смог и не сможет отобрать.
— Итак, с чего начинается готовность казака к бою? — обратился Миронов к молодым казакам. Кое-кто насмешливо хмыкнул, мол, нашел дурней, которые не знали бы такого пустяка. Филипп Козьмич не подал вида, что буднично-упрощенным вопросом как бы принизил о себе мнение как о легендарном герое Тихого Дона. Им, наверное, хотелось услышать что-нибудь позаковыристее. Миронов повторил вопрос и сам же на него ответил: «Все начинается с седловки. Внимание!.. Слезай!.. Расседлать коней и поставить к коновязи».
Когда навьюченные, тяжелые седла были убраны в конюшню на специально отведенные места, а лошади поставлены к коновязи, Миронов подал команду:
— Седлай!.. — И через короткий промежуток времени: — Во взводную колонну становись!.. Ш-а-а-шки вон!.. В атаку, за мной марш!..
Миронов с места в карьер пустил своего Орлика. За ним с гулом понеслась сотня... Сделав изрядный полукруг, на взмыленных, тяжело дышавших конях сотня возвращалась к конюшням.
— Ш-ш-а-а-гом!.. — скомандовал Миронов и, подозвав к себе подхорунжего Калмыкова, строго спросил: — Что у вас за кавардак во взводе?
— Ваше благородие... У казака Пигарева конь Ефрат какой-то ненормальный: когда все идут шагом — он один рысью. Когда все рысью — он галопом... Кидается в стороны, баламутит строй... Хрипит, весь в пене... Казак измучился, все у него наперекосяк, даже штанины вылезли из голенищ...
— После рубки лозы — ко мне вместе с этим «ненормальным конем».
— Слушаюсь, ваше благородие.
Навстречу сотне ехали казаки, опоздавшие с седловкой. Миронов обратился к одному из них:
— Не завидую твоим родителям.
— Это почему же? — обиделся казак.
— «Зарубили» тебя. А матери — слезы...
Еще один казак бегал с оголовьем (уздечкой) за конем, который близко подпускал его к себе, но как только казак пытался схватить его за гриву и набросить оголовье, конь делал рывок в сторону и наметом скакал на новое место...
— Что это за казак — коня не может зануздать?
— Характер...
— У кого, казака или коня?
Иван начал объяснять:
— У коня. Как увидит седло, так чембур натягивает с такой силой, что невозможно отстегнуть пряжку около уха и одеть оголовье. Если пряжку успел отстегнуть, тогда конь задерет высоко голову и стремительно кидается в сторону — убегает от казака. Все понимает. Хитрый, спасу нет... Один раз кинули седло на спину, как это нормально делается, конь по обыкновению туго натянул чембур. И сколько его потом ни уговаривали — ни на сантиметр не подошел к коновязи и не ослабил чембур... Начали хлестать по крупу, мол, дурень, подойди! .. А он ни с места. Долго бились — бесполезно. Во характер! Как только сняли с него седло — покосился на казака, посмотрел на седло и, когда убедился, что его уносят в конюшню, спокойно подошел к коновязи и начал себя вести, как обыкновенный строевой конь. Вот такой злодей...
— Что же это ты, казак, как за девкой гоняешься? — насмешливо крикнул Миронов.
Уставший пристыженный казак, с которого пот лил градом, метнул злой взгляд на Миронова, как бы про себя бормотнул:
— Попробуй сам, ваш благородие!..
Он не рассчитывал, что Миронов услышит. Но Филипп Козьмич не обиделся, а как-то даже повеселел — стало быть, казаки признают его за своего командира:
— Ну что ж, попробую... Поймаешь, привяжи к коновязи и доложи.
— Виноват, ваше благородие. Я не хотел... Вырвалось нечаянно.
— Я не в обиде.
— Благодарствую... — снова буркнул казак и кинулся в погоню за конем.
Когда спешенная сотня приводила себя в порядок, внимание всех казаков было приковано к коновязи, возле которой в одиночестве стоял тот самый конь с характером по кличке Ворон. Но, кажется, больше всего их интересовало, как «их благородие» сейчас опростоволосится. Казаки с большим уважением относились к Миронову, но в них как заноза сидело всегдашнее злорадство по отношению к начальству, мол, сам не умеет, а других заставляет. Попробуй, а мы посмотрим...
Миронов, словно исправный рядовой казак, выполняя команду: «Седлай», с навьюченным, тяжеленным седлом выскочил из конюшни, подбежал к коновязи и кинул седло на спину Ворона. Тот по привычке, естественно, попятился назад. Миронов одной рукой схватил коня за храп, а другой отстегнул пряжку. И пока Ворон разбирался, что ему дальше делать с незнакомым, но властно-сильным хозяином, оголовье уже было накинуто, подперстие и подпруги затянуты... Миронов без стремян вскочил в седло, зажал коня шенкелями и, натянув повод, заставил его встать перед изумленной сотней как вкопанным. Кто-то из казаков восхищенно сказал:
— Вот за таким командиром с завязанными глазами пошел бы...
Миронов, бросив повод подбежавшему казаку, строго сказал:
— Учиться надо самому и коня учить подчиняться воле хозяина.
Тем временем, никем не замеченный, подъехал станичный атаман полковник Ружников и стал свидетелем мастерской седловки коня.
— Вам бы, подъесаул, конокрадом быть, — то ли восхищенно, то ли насмешливо сказал полковник и, не дожидаясь ответной реакции Миронова, протянул ему пакет: — Поздравляю! Приказано вернуть вам все чины и звания и разрешить отправиться в действующую армию.
— У-р-р-а-а!.. — взорвалась сотня ликованием.
Миронов словно сквозь легкую дымку глядел на орущих казаков: им-то какая радость?.. Как же, хорошему человеку принесена добрая весть, стало быть, и им радость.
— Да, еще одно немаловажное обстоятельство позабыл сообщить: дозволено набрать сотню охотников и вместе с ними — на фронт.
— У-р-р-а-а!.. — снова взорвалась сотня.
— Все согласны? — спросил полковник.
— Все!.. — загудели казаки.
— Ну, это как посмотрит подъесаул Миронов — ему отбирать достойных.
На эти слова полковника Ружникова не последовало никаких возгласов: ни одобрительных, ни осуждающих, тут уж надо будет показать, на что ты способен, чтобы заслужить признание и одобрение такого офицера, как подъесаул Миронов, у него на дармачка номер не пройдет...
Филипп Козьмич Миронов держал пакет в руках и, кажется, позабыл вскрыть его и воочию убедиться в правильности всего только что услышанного. Его, наверное, удивила тишина многоголосой сотни, очевидно, ожидавшей его ответной обрадованности, но он, внимательно посмотрев на казаков, скомандовал:
— Расседлать коней, приготовиться к вольтижировке!
Была вольтижировка... За нею — «посадка в один темп», когда конь несется карьером, а всадник должен покинуть седло и, держась за гриву и переднюю луку, обеими ногами коснуться земли и, оттолкнувшись от нее, с маху сесть в седло... Потом — рубка лозы и владение пикой. Все знали, что он затупливал свою шашку и рубил лозу так, что заусениц не оставалось даже на кожице ее. А уж нормальной шашкой просто сбривал лозу... Миронов попросил пику у одного казака... Все внимательно наблюдали за ним. И тут случился небольшой казус. Конь обычно идет по станкам с бешеной скоростью, во всю мочь, на какую способен. Всадник в это время должен мгновенно поражать цели... Оставался последний соломенный шар... Миронов ударил его пикой и рванул ее назад. Но пика не вырвалась, а поволокла за собою шар. Орлик мгновенно среагировал — схватил зубами шар, а теперь, командир, рви пику... Миронов рванул и высвободил пику... Но за это короткое время он мог бы сто раз погибнуть. Рассерженный, злой, он подскакал к хозяину пики и швырнул ее:
— С такой пикой не в атаку ходить, а рыбу на Дону глушить. Ты глянь, какие на ней заусеницы!.. А трензеля почему ржавые? Не коню, а тебе их в рот засунуть!.. Потник у седла в неровностях — ведь спину коню загубишь... Ты почему такой неряха?! Подхорунжий Калмыков, завтра же утром чтоб все блестело!
— Слушаюсь, ваше благородие!
Обернувшись к провинившемуся казаку, Калмыков начал ему втолковывать:
— «Тяжело в учении — легко в бою»... Кто это сказал? А-а, то-то и оно, не знаешь. Это сказал великий русский полководец Александр Васильевич Суворов.
«Видать, только что из юнкерского училища прибыл, не забыл уроков-конспектов... Надо его немного охладить», — подумал Миронов, а вслух сказал:
— Согласен с великим полководцем только в одном, вернее, только в первой части этого афоризма, а со второй — категорически нет. Потому что при всей отличной подготовленности и профессиональной выучке в бою никогда не бывает легко. Запомните — никогда. Бой — это страшно тяжелая работа и вдобавок ко всему — смертельная. И отличается от всего на свете тем, что ты ее можешь никогда не кончить. Миг — и тебя нет. Ты со всеми обязанностями на этом свете справился... — Миронов резко повернулся и пошагал с плаца в сторону своего куреня.
Ординарец Иван Миронов следом вел в поводу своего коня и Орлика, похлопывал по крутой шее и ласково приговаривал:
— Ну и умница... Ну и дорогой конь... Надо же додуматься — зубами схватить шар, чтобы хозяин целым вышел из боя...
Миронов, не обращая внимания на ординарца, вышагивал дорогу в глубокой задумчивости.
<< Назад
Вперёд>>
Просмотров: 3838
