9 декабря
Ночью стрельбы не было. Я спал и проспал. Встал только в 10 часов. Изредка бухали пушки. Выпало много снега, и деревья стояли пушистые от нависшего на них снега. Синицы перелетывали и стряхивали с веток хлопья. К сожалению, таяло. Река у моста и вниз и вверх от него вскрылась и текла холодно и неприветливо. Но дальше к устью виден лед, хотя на вид и не крепкий.
Телеграммы и совещания с Тыртовым и Лушковым о... ликвидации или, по меньшей мере, сокращении.
Обедал у Глазенапа, у которого столуюсь с Лушковым. Глазенап спокойно сообщает мне, что вчера, в 7 часов (когда стрельбы не было уже слышно) красные взяли «Криуши». Взяли без выстрела. Вся и все оттуда бежали. Мы потеряли обозы, пулеметы.
Наши люди бросают винтовки, потому что «без винтовок не погонят». Кое-где братаются. А вместе с тем он делал сегодня, по случаю Георгиевского праздника, смотр Талабскому полку и остался очень доволен им. В полку больше 1000 штыков, отличная пулеметная рота, рота разведчиков...
Надо отнять «Криуши». Это очень опасное направление. Глазенап говорит, я поведу наступление всем фронтом, думаю, что возьму назад и отберу Криуши.
Я замечаю ему, что, вероятно, когда он начнет наступать, большевики постараются обойти его правый фланг, предприняв тоже наступление от «Криушей». Они, верно, уже там накапливаются.
«Они будут бояться, что я выйду им в тыл». Им бояться нечего. Это Вам надо бояться. Вы сегодня имеете успех тактический, а они стратегический. Вы обойдете у них какую-нибудь часть, а они возьмут Нарву. Ваш успех может быть только частным, маленьким, а их может решить дело. Я говорил это, потому что мне казалось, что Глазенап легкомысленно смотрит на предстоящую задачу. «Я возьму <1 нрзб>! Я думаю, что мы отберем «Криуши»!» Думай, но не говори, а то потом не будут верить. Но я от души желаю ему счастья. Он хочет ехать смотреть дело из 3-й дивизии. Молодец! Только надо не терять времени. Боюсь, что большевики начнут первые наступление. Ох, кажется, участь Нарвы висит на волоске. Может быть, мне потом будет совестно читать эти строки, но сейчас, по совести, мне кажется, что это так, не верю я эстонцам, не верю и нашим теперь войскам.
Боюсь я также, чтобы не ухлопали Глазенапа.
Ночь будет, вероятно, très mouvementée
455.
Послал письмо Марусе с Беляцким. В письме 500 финских марок. Беляцкого я не знаю, но, конечно, мне и в голову бы не приходили какие-нибудь сомнения, если бы он не был страстный и крупный... игрок. А игрок — это человек, способный на всякое преступление, по словам Михаила Коронатовича, бедного, бедного Михаила Коронатовича. Впрочем, по нынешним временам можно ли назвать преступлением мелкое мошенничество! Мне совестно, что я пишу эти строки. Ведь я Беляцкого совсем не знаю и даже не имею права сомневаться в нем. Нехорошо!
Верно, на меня подействовал разговор с Глазенапом о преступлениях по службе в С<еверо>-З<ападной> армии. О них много говорят. По словам Глазенапа, они преувеличены. Он, впрочем, отдает под суд Пермикина за мошенничество, Щуровского
456 за убийство мичмана Ломана
457 (спасибо!), предполагает отдать Ведякина. Избежит ли крупный осетр Яков участи плотичек и пескарей?
Сижу один. На улице тишина! Идет снежок, тепло, тает. Боюсь, что при общем развале наступление не только не удастся, но будет гибельно нам. Да оно и затягивается. Я жду другого, жду, что начнут сейчас наступать большевики. Несколько верст отделяет их от города, и они могут в нем появиться с минуты на минуту. Жутко думать об этом, но надо быть готовым умереть. Надо быть готовым, чтобы умереть с достоинством. Сейчас 7 часов вечера, все тихо, но в воздухе какое-то ожидание.
Одиннадцатый час! Наступление отложено на завтра 7 час. утра. Глазенап хотел взять меня с собой посмотреть поезда. Я согласился было поехать, но он потом сказал, что будет много ходить, а для меня теперь это смерть.
Видел Никифораки. Он заведует всей санитарией армии. Говорит, больных 4 тысячи, около тысячи сыпным тифом. Много больных испанкой, много возвратным тифом. Нет белья, нет медикаментов, нет бани. Мертвецкие полны трупами, которых не хоронят уже три недели... (Далее вырезана часть текста объемом около 150 знаков. — Примеч. публ.)
Глазенап заболел, голова, желудок, зубы и т. п. Он отправил своего н<ачальни>ка штаба Самарина к Юденичу и, кажется, затем еще дальше, в Ригу. Так и надо. Но кто останется старшим, если Глазенап заболеет. Прюссинг? Или я?
Не взять ли мне, в самом деле, командование в случае болезни Глазенапа? Не подтянуться ли мне? Не стиснуть ли зубы и не решиться ли сыграть ва-банк. Ну, подохну от чахотки через месяц, вместо того чтобы подохнуть через год; не все ли равно! Сейчас мне так легко заразиться «испанкой» или тифом, и тогда ведь это верная для меня смерть при моей болезни. Так не лучше ли уж умереть «с музыкой». Ведь все, все зависит от желания, от силы духа, от мужества, от упрямства, от... честолюбия. Пилкин, Пилкин, неужели в тебе его нет?
Может, оно и есть, да нет физической энергии, жизнерадостности, какая у меня была в 30 лет. Нет фосфора в мозгах, нет темперамента и потому нет творчества, нет силы.
Поднялся ветер, свищет в трубе, свищет в ставнях. Метель!..
<< Назад
Вперёд>>
Просмотров: 3662
