Эпиграф:
Ты должен быть гордым, как знамя,
Ты должен быть острым, как меч,
Как Данте подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
28 января 1887 года в деревне Будайка Чебоксарского уезда Казанской губернии в семье русского крестьянина Ивана Чапаева родился семимесячный младенец мужского пола. Он был так мал и бессилен, что почти не оставлял надежд на выживание. Иван Степанович приготовился было к скорой смерти сыночка, но природа распорядилась иначе, и малыш выжил. Окрестили его Василием. Василием Ивановичем.
Мать Василия, Екатерина Семеновна, всячески старалась беречь новорожденного: специально связала ему большую и теплую варежку, укладывала его туда, чтобы, не приведи Господи, тот не простыл. А для купания Васечки попросила мужа выстрогать большую кружку. Так нуждались они в сыночке. Сын — еще одни рабочие руки, ведь от девок — маета, да и только. Надо как-то выживать! Будайка одна из самых бедных деревень. Земля здесь совсем скудная. Урожаи плохие. Семью не прокормишь.
Предки Чапаевых жили здесь с давних времен. Будайка, как и некоторые другие соседние русские селенья, возникла возле города Чебоксары, заложенного по указанию Ивана IV в 1555 году на месте древнего чувашского поселения. При освобождении от крепостной зависимости в этой деревне для передачи в крестьянские наделы было отведено лишь сорок шесть десятин самых худших земель, и из расчета на одну душу мужского пола. На женщин земли совсем не полагалось. Вот и выходило, что семья из одиннадцати душ кормилась с одной десятины, а то и меньше.
Суровыми были родители маленького Васеньки. Да и откуда взяться веселью? Иван с Катериной жили трудно. Муж бывал особенно угрюм. Он еще хорошо помнил крепостничество, когда помещики имели исключительное право владения землей и крепостными крестьянами. Часть земли тогда раздавалась крестьянам в виде наделов, за пользование которой крепостные обязаны были отбывать барщину или платить оброк. Помещики самолично распоряжались имуществом и даже крепостными. Могли по своей воле лишать их наделов, переселять в другие места, разлучая с семьей, ссылать в Сибирь, продавать, закладывать, проигрывать в карты или менять на собак. А еще можно было забивать крестьян на смерть. Не возбранялось. И даже поощрялось. Так с чего веселиться? На уме только одно: выжить и прокормить хоть как-то свою семью...
Иван помнил, как в 1867 году, когда ему было 13 лет, произошло крестьянское выступление. Бунт против помещиков. Тогда все выступали против Манифеста царя Александра II. Царь объявил, что помещичьи крестьяне освобождаются от крепостной зависимости, будут управляться только государственными учреждениями, станут вольными и получат в собственность свои земельными наделы, после того как выкупят их по установленной цене у помещиков в течение... 49 лет!!! Виданное ли дело! Получалось, что крестьяне были освобождены не от помещиков, а от земли! А какой крестьянин может без нее прожить? Так они снова зависели от своих крепостников...
В народе долго вспоминали, как возмущенные несправедливостью, грабительской реформой, грубостью и жестокостью при взимании платежей и других повинностей будайковцы в 1867 году отказались внести выкупные деньги за 1865-1867 годы, за что под охраной казаков были доставлены в Казань и принуждены на заводе купца Алафузова отрабатывать долги.
Думая об этом, Иван часто сжимал кулаки. Что-что, а кулаки у него были огромные. Да и сам он не слишком маленький. Росту среднего, а в плечах — косая сажень. Вот недавно на спор с мужиками поднял корову, выиграл четверть самогона... Да вот только не охочь он до спиртного. Пусть стоит про запас. Время придет — обменяет на что-либо.
Катерина любила и по-особенному уважала своего мужа. Да и как к такому человеку относиться по-другому? Красивый, справедливый, честный... А мощь в руках какая! За что не возьмется — любое дело у него спорится. Она часто вспоминала, как они познакомились, а потом и поженились. Ей тогда 17 лет было, а ему 22. В феврале 1876 года венчались. Катя против него совсем невзрачной смотрелась. У Ивана одни кудри чего стоили. Нос с горбинкой, глаза ясные, серые. А она — худенькая, маленькая, разве что характер хороший, покладистый. Такому мужу в аккурат её нрав. Не перечит, ни о чем не просит. Всем довольна. Роптать не научилась. Не от кого было. Лишь на себя надежда да на Божью милость.
Но не только Иван Степанович могучим и справедливым был. Весь род, сколько он помнил, по мужской линии выдавался.
Отец Ивана, Степан Гаврилов, родился 24 декабря 1828 года. После смерти отца, Гаврилы Андреева, он с разрешения помещицы 4 мая 1847 года женился в возрасте 18 лет на 17-летней Ирине Никитиной, крепостной той же деревни. 19 октября 1851 года у них родилась дочь Анастасия, 21 января 1854 года он, Иван, 10 февраля 1857 года — Алексей, в 1864 году — Петр, который умер в раннем возрасте. Тогда, с крестьянской реформой Степан Гаврилов получил всего три надела земли (на себя и двоих сыновей). Малый урожай не давал возможности обеспечивать содержание шестерых человек. К тому же постоянные выкупные и другие платежи вынуледали заняться побочными заработками. И без того семья жила впроголодь. Степану пришлось заняться извозом и бондарным делом. В общем, всем, что могло хоть как-то прокормить.
Степан был умным и мужественным, честным и прямым. Никогда не позволял обижать при себе более слабых и беззащитных. Пользовался за это людским уважением и доверием. Тридцати четырех лет его избрали мирским старостой деревни. Ещё очень молодым, с точки зрения крестьян, для такой службы. Помещица Полиновская в 1862 году, ещё имевшая власть над крестьянами, как обязанными до выкупа наделов, подала на него жалобу (должно быть, чтобы не терпеть его мировым старостой). Чебоксарский мировой посредник между помещиками и крестьянами Д.Н. Леонтьев в марте 1862 года отклонил её жалобу, однако в августе того же года сам сместил Степана Гаврилова, «удостоверившись лично в справедливости» требований помещицы и за «неисправное» якобы исполнение им «своих служебных обязанностей».
Для односельчан это всё было понятно. Они по-прежнему относились к Степану с уважением. Случаи, из-за которых Гаврилова отстранили от служебных обязанностей, долго вспоминались народом и помещицей.
А произошло вот что.
Как-то раз Степан Гаврилов должен был перевозить иконы и некоторую церковную утварь из одного села в другое. Дорога была вся в колдобинах, а телега, на которой везлось добро, — худая. Таким образом, на обочине дороги остались несколько икон, пропажу которых Степан не заметил. На его беду, позади следом проезжал местный священник и увидал такое богохульное дело. Догнал Степана и отправил его в кутузку. Степану вменили статью о «богохульстве», и он довольно долго отбывал наказание.
Во второй раз он отказался вместе с восемнадцатью будайковцами работать на барщине. За что тоже был посажен в кутузку.
В 1874 году, при окончательном отмежевании крестьянских земель деревни Будайка от помещичьих, Степан Гаврилов был избран доверенным лицом от общества.
Тогда же в возрасте 44-х лет жена Степана Ирина Никитина умерла. Двенадцать лет вдовствовал Степан Гаврилов, оставшись с сыновьями, а в 1886-м, около 58 лет, женился на 39-летней вдове чувашке Прасковье Федоровой, имевшей двоих детей — дочь Наталью 7-ми лет и сына Андрея 4-х лет. Женитьба русского крестьянина на чувашке была явлением не исключительным. Так появлялись смешанные браки, так росло уважение людей друг к другу разных национальностей.
Фамилий как таковых у крестьян тогда ещё не было. Помещики их не признавали у крепостных. Им было оставлено только отчество, которое и звучало как фамилия: если родителя звали Андреем, то сын его, Гаврила, назывался Гаврила сын Андреев, или Гаврила Андреев. И только с отменой крепостного права, при призыве в армию, крестьяне постепенно стали иметь фамилии.
Иван Степанович Чапаев вспоминал, что о происхождении своей фамилии он доподлинно не знал. Вероятнее всего, она произошла благодаря Степану Гаврилову, отцу Ивана.
Тот занимался выгрузкой сплавлявшегося по Волге леса и других тяжелых грузов на Чебоксарской пристани. И частенько прикрикивал: «чапь», «чепь», «чепай», то есть «цепляй» или «зацепляй». Со временем слово «Чепай» закрепилось за ним как уличное прозвище, а затем стало официальной фамилией.
Во всяком случае, если Чапаевы и имели эту фамилию раньше, то впервые на бумаге она была занесена официально 14 августа 1884 года в метрической книге Вознесенской церкви города Чебоксар при регистрации рождения Андрея, внука Степана Гаврилова. Андрей — старший брат Василия Чапаева.
Всего у Ивана Степановича и Екатерины Семеновны Чапаевых было девять человек детей. Но четверых Бог прибрал еще в младенчестве. Оставалось в живых только пятеро: первенец был сын Михаил, затем сын Андрей, потом дочка Анна, сынок Василий и последыш Григорий.
Каждому из ребятишек отец старался вложить в руки умение к чему-нибудь. Дочь Анну мать обучала мастерству нехитрой женской работы. И вскоре та стала лучшей кружевницей округи. Заказать у нее вязку, либо кружево, считалось модным. И даже самые нищие соседи старались попросить девушку смастерить им что-то красивое да я души. Та охотно соглашалась. За работу частенько не брала денег, так как и брать-то было нечего. Все понимали, что отбирать у ближнего последнее не гоже. Так за «спасибо» и добрые слова Аннушка плела невиданную красоту узоров.
Сыновьям Иван Степанович старался привить любовь к дереву. И так как огород и мелкий скот все же не могли прокормить большую семью, ему и детям приходилось брать дополнительную работу. Чаще всего это были заказы на плотницкие работы. Кому-то построить баню, срубить наличник на окно, поправить или просто смастерить заново забор.
Пока Василий и Гриня были маленькими мальчиками, их брали с собой для помощи различного рода: подать, поднести, поддержать и т.д. Но Василию вскоре такая работа приедалась и он старался втихоря взять у отца какую-нибудь досточку и выпилить из неё оружие. Если он попадался на глаза отца, то знал, что сегодня ему точно не сдобровать. Получит по первое число. Получал. Терпел. И снова выпиливал.
Иван Степанович сердился, наказывал непослушного сына Васятку, но в глубине души посмеивался над упрямством мальца. И даже этим гордился. Но только про себя. Иначе воспитание не будет иметь смысла...
Так семья Чапаевых прожила в Чебоксарах почти до 1897 года. Постепенно голод вытеснил всё. Заказов стало так мало, что многие трогались с места, ища новых и новых заработков. Несколько неурожайных лет сказались на заготовках и скоте. Так или иначе Иван Степанович решил снова искать счастья. Ждать от клочка земли оставалось нечего. А там, вверх по Волге были иные города, иные поселения, иная жизнь. Однажды Иван пришел с работы абсолютно пустым. Денег не было. Еды тоже. Нищета.
Катерина и дети плакали от голода. И тогда Иван решил, что они должны непременно уехать из города. Туда, где ещё можно как-то выжить. В Балаково. А если повезет, то и в сам Саратов.
Безутешно рыдала Екатерина Семеновна, прощаясь с соседями перед отъездом. Притихли шумные ребятишки, и только сильный и решительный Иван Степанович успокаивал жену, приводя в пример то, что хуже, чем жили, жить уже не будут... А подняться с таким семейством, не имея, что называется, ломанного гроша за душой и никаких надежд на будущее, кроме веры в себя, — нелегко.
После их отъезда долго маялся в Будайке Алексей Иванович Чапаев, брат Ивана Степановича. Семья у него была такой же большой. Работал он вместе с женой Анной Федоровной, главным образом на купца Таланцева, получая в месяц 8 рублей.
Из Будайки их семья была вынуждена уехать в 1913 году прямо в Сибирь. Имущество составляло несколько корзиночек, сундучок, два хомута, плуг, пять кадушек да самовар.
Больше наследников Степана Гаврилова в Будайке не осталось. А ещё раньше, в 1891 году, погиб и он сам. Работая на Волге, Степан Гаврилов утонул, спасая товарища. Товарищ спасся, а его утянуло под бревна. Через год из Будайки выехала со своими детьми Прасковья Федоровна, вновь ставшая вдовой.
Местом жительства Ивана Степановича Чапаева стало теперь село Балаково Николаевского уезда Самарской губернии, куда они приплыли из Чебоксар. До Саратова они так и не добрались. Хотя и в Балаково им понравилось. Там постоянно требовались рабочие руки и были возможны относительно высокие заработки.
Балаково, как и другие рынки на Волге, было известно Ивану ещё раньше. Некоторые его товарищи, да и старший сын Михаил когда-то тут уже бывали. Село хвалили, говоря, что работа там сама просится в руки.
Географ Сырнев писал: «Верст на 6 ниже Широкого Буерака на левом берету Волги расположена «пшеничная столица», богатое и многолюдное село Балаково...
В эпоху освобождения крестьян в Балакове жителей считалось 2700, а ныне более 16 тысяч. Село имеет вид города: в нем пять церквей, обширная торговая площадь, каменные мостовые, аптека, много больших каменных домов. Главными предметами торговли служат лес и хлеб. По размерам закупок хлеба и по высокому его качеству Балаковская пристань считается первой после Самары... Балаково ведет торговлю почти исключительно пшеницей, которая идет на
Оку на мельницы, затем в Казань, Н. Новгород... всего хлеба балаковские пристани отправляют около 10 млн. пудов...»
Хоть и радовались Чапаевы новому месту проживания, только и здесь столкнулись с новыми проблемами. Впрочем, проблема новая была очень похожа на старую. Работа. Обосноваться было не так легко, как казалось сначала. Не просто попасть под крышу, не просто и найти работу. Спрос на рабочую силу, конечно, был большой, но и в работе нуждались тысячи и тысячи изголодавшихся людей. Тем не менее постепенно всё устраивалось. Иван Степанович находил работу главным образом по плотницкой части. Старшему сыну Михаилу удалось устроиться на завод местного промышленника Мамина. Дочка Анна сразу же прославилась своим умением и способностями к вышивке, вязанию и плетению кружев. Стала получать надомную работу и приносила неоценимую пользу в скромный бюджет семьи. Андрей также не сидел без дела. Он определился на поденную работу. Дома оставались лишь двое самых младших сыновей и Екатерина Семеновна. Вася с Гришей помогали матери чем только могли. Присматривали за скотиной, огородом, старались вести хозяйство не хуже взрослых.
Возможно, всё шло так и дальше, если бы не случай. Однажды Ивана и Екатерину пригласили в гости на чашку чая. Слово за слово и выяснилось, что соседи не просто соседи, а родственники. И даже не самые дальние. Троюродные по линии сестры Ивана Степановича. Катерина Семеновна была тогда вне себя от радости. Вот так подарок судьбы: на чужом и незнакомом месте обрести родню, да не простую, а семью священника. Священник отец Владимир стал пристально интересоваться новыми родственниками и вскоре, прослушав голос Василия, предложил Ивану Степановичу отдать сына в четырехгодичную церковно-приходскую школу. Он объяснил родителям, что у сына Василия очень хороший голос, что их школа, которая в его ведении и под его патронатом, ищет красивые мальчишеские голоса для церковного хора. А Вася замечательным образом подходит для хора даже в качестве солиста.
Более всего такое известие произвело впечатление на богомольную и богобоязненную Катерину. Ей уж очень хотелось, чтобы хоть один сынок был ближе к Самому Спасителю. Она денно и нощно молила Ивана, чтобы он согласился.
Иван протестовал. Он никак не мог согласиться, чтобы отдать своего Васятку на обучение с проживанием куда-то. То есть обучение, конечно, хорошо. И один грамотей на всю семью не помешает. Но как быть? Ведь за все надо платить, да еще и сына из-под контроля отдавать. Бог знает, чему там его без отцовского догляда обучат? И с кого потом спрашивать? Все эти мысли не давали Ивану покоя. И лишь когда отец Владимир заверил Ивана Степановича в благих своих намерениях, пообещал обучение провести для их сына совсем бесплатным, только тогда Иван отпустил сына в науку с самым тяжелым сердцем.
Василию нравилось и не нравилось в школе. Вначале было интересно от перемены места. Но вскоре одолела тоска по дому, матери и братьям. Он скучал и терпеливо пел все заданные псалмы. Хормейстер его хвалил и даже прочил хорошую карьеру дьякона. Это при самом лучшем раскладе и прилежном обучении. А так Василию следовало настраиваться на место певчего в неплохом хоре, что недавно организовался в Саратове.
С ребятами Вася Чапаев так и не сблизился. Многие из них были гораздо выше по сословию и сами чурались общения с мальчиком из крестьянской семьи, неизвестным образом оказавшемся в их кругу. От этого Василию становилось совсем тоскливо и одиноко. Хотелось поиграть во что-нибудь подвижное, стремительное. К примеру, в войну или театр. Но ни того, ни другого в школе не разрешалось. Настрой наставников подавлял самые живые характеры. И если кто-нибудь смеялся слишком громко или, не приведи Господи, задирался к кому-то. то тут лее вменялись штрафные санкции: горох, карцер или просто порка.
Чапаев проучился чуть меньше трех лет. Наверное, он смог бы проучиться и больше, если бы не произошел один случай, радикальным образом повлиявший на его жизнь.
Однажды Василий в чем-то провинился. Начальство не сочло нужным наказать его обычными методами. О провинности доложили отцу Владимиру, и тот отдал распоряжение посадить воспитанника Чапаева в карцер. Карцером называлась старая пожарная каланча. Она была такой древней, что временами было видно, как она раскачивается от сильного ветра. Щели в ее стенах были настолько очевидны, что в хороший солнечный вечер можно было наблюдать заход через стены. Само отделение карцера находилось на самом верху башни.
Василия раздели до исподнего белья и абсолютно босым отправили на самый верх пожарки. Если бы это было летом или на худой конец, поздняя осень! Но нет, это был месяц январь. Очень лютый, с сильными ветрами и промозглой погодой. Мороз зашкаливал ниже тридцати... Через час Васятка понял, что пришла пора расставаться с жизнью. Ног он не чувствовал, руки как-то скрючились и совсем не хотели распрямляться. Начал одолевать странный липкий сон.
От отца он слышал, что именно это состояние называется смертельным сном и если дать себе заснуть, то уже никогда не проснешься... Он собрал всю свою детскую волю в кулак и разогнался. Сразу выбить стекло не получилось. Тогда он попробовал ещё раз. На этот раз рама со скрипом треснула, стекло разбилось, а на плече появилась рваная рана. Только боли Вася не почувствовал. Он встал на подоконник и посмотрел вниз. Голова закружилась. Внизу было не меньше тринадцати метров. Но раздумывать было некогда. Либо смерть от замерзания, либо прыжок, а там как Бог даст. Глядишь, и выживет.
Василий зажмурился... и прыгнул. Спасло его только то, что накануне прошел обильный снегопад. Под небольшим сугробиком был старый наст. И если бы снега не было, он разбился бы насмерть.
Кое-как Василий поднялся и, превозмогая сильную боль в колене, пошел на дорогу. Народ дико озирался на окровавленного полуголого мальчика. Кое-кто пожалел и накинул ему на плечи свой зипун. В таком виде Вася прошел почти через всё огромное село, прежде чем оказался около своего дома. Родители чуть с ума не сошли, увидев в каком состоянии их любимый Васечка вернулся из церковно-приходской школы. Иван Степанович немедленно отправился за лекарем, а после него прямиком к отцу Владимиру, чтобы поговорить «по душам» с ближайшим родственником.
В ту зиму Вася много и долго болел. Сказалось обморожение, простуда и перелом ноги. Тем не менее к весне наступило выздоровление. Отец Владимир больше их не посещал и тем более не приглашал к себе. После выяснения отношений с Иваном Степановичем, который справедливо спрашивал о мере наказания своего сына на повышенных тонах, родственные узы были прерваны навсегда.
Единственное, чем священник пытался оправдаться, это было то, что он очень боялся кривотолков со стороны высокостоящего духовенства по линии родства. Если бы к воспитаннику применили наказание послабее, отца Владимира стали бы подозревать в покровительстве бедных и неимущих родственников. Да к тому же он мог лишиться попечительского места. А уж такого лишаться никак нельзя даже из-за богатых родственников, не то что из голытьбы. Он так и сказал. Ивану Степановичу дважды повторять не надо. Отец Владимир был тут же проклят им, несмотря на свой именитый сан, и о родне с этой стороны забыли навсегда. Так поставил сам кормилец. И никто, никто не рискнул ему перечить. Даже очень набожная и богобоязненная Катерина. Его слово — закон.
Так как карьера певчего не состоялась, Иван Степанович стал приучать сына к своему промыслу: плотницким, столярным и другим работам. Василий был на редкость понятливым, и вскоре отец уже брал его на самые сложные заказы. Чапаевы семейной артелью строили коровники, бани, дома и даже церкви. Иногда брали заказы на филигранную работу: то вырезать ажурные и причудливые наличники на окна, то поставить на крышу богатого дома затейливого петушка, чтобы тот не только вращался, но и даже хлопал крыльями. В общем, фантазия работала вовсю!
В 1902 году Василий Чапаев перешел работать в профессиональную мастерскую балаковского кустаря Г.И. Лопатина. Но тот не хотел сразу выплачивать юноше заработную плату. Он считал, что тот сам должен платить за свое обучение, и таким образом Чапаев первую зиму работал почти бесплатно, практически за кусок хлеба. Позже, в 1904 году он перешел к известному в то время балаковскому мастеру столярного дела Ивану Григорьевичу Зудину. Последнего считали «безбожником» и активным противником царского правительства. В революцию 1905-1907 годов Зудин состоял членом Балаковского крестьянского союза и, разумеется, находился под негласным надзором полиции.
С 1906 года Василий вместе с отцом и братьями работал по найму в Сызрани. Они снова вынуждены исходить всё Поволжье и заволжские степи. Продолжали строить мукомольные мельницы, изготавливать сельскохозяйственный инвентарь и прочую утварь.
При строительстве церкви в селе Клинцовка, что недалеко от города Николаевска (ныне Пугачев), Василию поручили поставить крест на куполе. Церковь почти была готова, оставалось лишь воздвигнуть крест, и Вася сам вызвался поднять его наверх. Все проходило хорошо. Он благополучно его затащил на самый купол, установил, стал снимать крепления. И вдруг что-то подтолкнуло простереть руки вверх и один на один поговорит с Богом. Когда выдастся ещё такая возможность? Он так и поступил. Родственники снизу видели, как Василий вскинул руки и что-то прокричал в небо. Они ничего не успели понять, как тот вдруг сорвался с купола и стал падать.
Отец стоял, словно в параличе. Ни двинуться навстречу сыну, ни крикнуть на помощь сил не было. Василий летел как в замедленном ритме. Словно парил. Словно кто-то поддерживал его в полете, чтобы при приземлении он не разбился. Ни одного перелома, ни одного ушиба, ни одной царапины. Фантастика!
Из-за этого случая товарищи и родные прозвали его Ермаком. Такое прозвище сохранилось за ним на всю жизнь.
В 1908 году Василия призвали в армию на действительную военную службу. 5 декабря команда призывников была отправлена через пересыльные пункты Николаевска и Саратова в Киев. Однако в армии он пробыл недолго. Всего около пяти месяцев. Так доподлинно и не стало известно, что же все-таки повлияло на его досрочную демобилизацию: бельмо на глазу или казнь брата Андрея в русско-японскую войну. Директивой Главного штаба Военного министерства от октября 1907 года уездным воинским начальникам предписывалось: «По получении от чинов Министерства внутренних дел сведений о неблагонадежности в политическом отношении новобранцев сообщать их в те части войск, куда назначены заподозренные в политической неблагонадежности новобранцы». Далее указывалось, что эта мера имеет целью «предохранение армии от проникновения в среду нижних чинов преступной пропаганды».
Другими словами, за Чапаевым, безусловно, велось пристальное наблюдение, как за братом казненного Андрея Чапаева в русско-японскую войну, с формулировкой: «за подстрекательство против царя казнить через повешение». И, вполне возможно, что бельмо, появившееся на глазу у Василия, явилось хорошим предлогом, чтобы уволить из рядов армии. Ведь по другой причине уволить Чапаева было крайне сложно: он был крайне дисциплинированным, исполнительным и проявлял удивительные способности по военному делу.
Вернувшись весной 1909 года домой, он несказанно обрадовал своих родителей, в особенности свою мать. Она была на седьмом небе от счастья: ведь её любимый сынок вернулся целым и невредимым.
К тому времени у Чапаевых в семье осталось в живых лишь трое детей: самый старший сын Михаил, который жил далеко от родителей, женившись на купеческой дочке и взяв крупное приданое (за что был проклят отцом); Василий и Григорий. Андрея повесили, а единственную дочку Аннушку убили. Горе, горе в доме.
Часто Катерина Семеновна вспоминала один из самых скорбных дней жизни.
Семья садилась ужинать после праведных трудов, когда в дверь постучали. Катерина отперла замок, и в горницу вошли двое жандармов. На удивление хозяев, они сказали, чтобы Иван Чапаев собирал свои пожитки и следовал за ними. Муж ни в какую не хотел с ними идти, пока те не объяснят, в чем, собственно, дело. Тогда один из них стал нехотя объяснять. Выходило, что любимого Андрюшеньку повесили месяц назад, якобы за подстрекательство против царя.
Как только она это услышала, то почти лишилась чувств. Слышала, как Иван кричал, что такого быть не может, ведь Андрейка парень смирный, богобоязненный, а царя с царицей почитает: вот и доказательство. Он тогда метнулся к большому сундуку и открыл крышку. На крышке были приклеены фотографические карточки царя, царицы, царевича и царевен. Муж пытался ещё что-то доказать, но жандармы были непреклонны. Они велели ему собираться, так он должен отсидеть за своего непокорного сына в каталажке.
Иван отказался категорическим образом куда-либо идти. Тогда жандармы стали скручивать ему руки. Но не тут-то было: Ивану скрутить ничего нельзя. Он самый сильный в округе. Иван моментально раскидал их как котят. И ничего бы у них не вышло, если бы один не догадался сделать лассо из толстой веревки и не накинуть ему на плечи. Только таким образом можно было его привести в полицейский околоток.
Видя такую несправедливость, их доченька красавица Аннушка бросилась на помощь папане. Но где ей против таких мордоворотов! Они мигом её оттолкнули, перекрикиваясь бранными словами. Только и она не лыком шита. Встала и снова бросилась на защиту. Тут один, что помоложе схватил дубинку и с размаху ударил её по голове. Да силу не рассчитал и девочке пробил череп. Она упала как подкошенная. Кровь так и стоит у Катерины в глазах. До сих пор она во сне по ночам моет и моет пол. Руками скоблит, чтобы не марать кровинушку дочки. Чуть умом не тронулась. Хорошо, что сынки поддерживают. А то виданное ли дело: пережить за раз две смертушки своих кровиночек...
Хоронили Аннушку с почетом: многие плакали по рукам её дивным и умелым. Померкло после неё в селе. Вязаных и плетеных кружев как-то сразу поубавилось. Праздник ушел...
Не долго радовалась Катерина Семеновна приходу из армии сына Василия. Бельмо заговорила ему старая лекарка, а проще бабка, за три дня. И снова у него самые васильковые глаза, которые только встречаются. Только вот почему-то они грустят в последнее время. Спрашивала мать сына, что, мол, с ним приключилось, да только вразумительного ответа так и не дождалась. Всё прояснилось совсем неожиданно: он пришел как-то и рассказал, что собрался жениться. Иван Степанович насторожился, а она так и обомлела. Не то, чтобы не ждала такого оборота, но и не была совсем к нему подготовлена. Робко спросила, на ком же сынок собрался жениться. Тот ответил, что на Пелагее Метлиной. Как услышал это имя Иван Степанович, так и зашелся в гневе. Кричал, ногами топал, что не допустит этого брака. Виданное ли дело крестьянскому сыну жениться на поповской дочке. Да ещё сам то поп с темным прошлым. Говорили на селе, что помог он своей жене на тот свет убраться раньше времени.
Долго они с сыном ссорились. Никто уступать не желал. Потом по углам разошлись. Три дня кряду не разговаривали. На четвертый муж не выдержал и первым к Василию подошел. Сказал тогда, что, мол, хочешь жениться — женись, но на нашей, на крестьянской. Вон Наташку — соседку в семью приведи. Только не стал Василий отца слушать. Объявил: если не дадут ему жениться на любимой Пелагеюшке — решит себя жизни. Сказал, как отрезал. И больше ни слова ни проронил.
Понял Иван, что сын говорит правду. Такими вещами, во первых, не шутят, да и сам он приучил детей словами не бросаться. Так что придется мириться. Не хотел Иван Степанович, чтобы Василий связывал свою жизнь с девушкой, которая ему не ровня. Ведь был уже в их жизни такой случай. Старший Михаил женился на купеческой дочке, взял приданное. Проклял его тогда Иван. Да проку что. Не на девку он, Мишка польстился. На деньги её. Приспичило из нужды легким путем выкарабкаться. А у Васьки нет, тут другое — любовь, будь она неладна.
Пелагеин отец хоть и расстрижен был из священнослужителей, но на жизнь промышлял иконописью. Богомазом его прозывали. Старые иконы чистил, реставрировал, а где попросят — там и новые напишет. Приданное жены давно пропил, прокутил. Жену заморил, просто поедом извел. Да и помог в действительности на тот свет уйти. Чего скрывать. Давно отделаться хотел. А двух дочек на что-то содержать надо. Старшая Елена, та замуж недавно вышла за станочного врача. А младшая Пелагеюшка в самый смак, в самую пору вошла. От женихов отбою нет. И ведь, бестолковая, уперлась — только за какого-то Василия Чапаева хочет пойти. Прямо никакого сладу нет. Кто он, этот Чапаев? Из босяков. И впрямь, зачем он ей? Вот уж вправду говорят, волос у бабы длинный, а ум-то короткий.
Что-что, а волосы у Пелагеи были не то, чтобы длинные. Прямо в пол упиралась коса. А если распустить, то и самой девушки за ними, волосами, видно не будет. И нрав веселый превеселый. Всё песни поёт, не умолкает. При самом удобном случае сплясать не забывает. Ямочки на щеках такие, что ребятам на погибель. В общем, было, что Василию полюбить. Так присох, никого, кроме своей ненаглядной, не видел.
Каким образом уговорили родителей, неизвестно. Только жарким июльским днем 1909 года Василий и Пелагея повенчались. Обе семьи были категорически против их брака, но не перечили. Ждали, что он когда-нибудь сам распадется. Очень уж любовь сильная...
Через год, в августе 1910 года, у молодоженов родился первенец. Сын Александр. Жили они у родителей Василия в маленьком домике. Перспектив на отделение или строительство своего дома пока не было. Заработки в Балакове заметно снизились. Трижды был неурожай, многие оставались без куска хлеба.
Вернуться в родительский дом жены не представлялось возможным, так как Никонор Метлин уже женился и принять дочь с мужем не хотел. К тому же и сам Василий никогда бы не пошел к нему жить. Ото всего этого у Пелагеи портилось настроение и особенно отношения со свекром.
Василий знал о проблемах в отношениях между родителями и женой. Но поделать так ничего и не мог. Родители плохо принимали избалованную Полю, а он безумно, безумно её любил и всегда вставал на защиту, оправдывая любой Пелагеин поступок.
Заработка не хватало. Это было уже не прежнее село, процветавшее хлебной торговлей. Строительство железной дороги мимо него изменило поток грузов. Приходилось искать работу на стороне.
После рождения дочери Клавдии в марте 1912 года с семейными доходами стало совсем худо. Тогда-то Пелагея и предложила взять ссуду у сестры и открыть свою мастерскую по починке инвентаря. Василий подумал, подумал и согласился. Отец нервничал, боялся, что сын, взяв долг, не сможет его вовремя отдать. Но Василий в первую очередь с небольшой прибыли выплатил взятую ссуду и долг погасил. Только вот дальше не пошло. Денег на новый сельхозинвентарь у народа не было, а ремонтировать старый каждый старался сам.
Поэтому Чапаев скоро прогорел, и ему пришлось распродать и раздать тот инструмент, который остался в мастерской. Жена была вне себя. Но он так решил и поступил. Обманывать своего же соседа он не мог, а без обмана — нет навара. Значит, не коммерсант...
Пелагея все-таки решила пристроить своего неудачливого мужа на какую-то работу. Думала, думала и наконец придумала. Попросила своего отца взять Василия на иконы. На семейном совете было решено, что это хоть и небольшой доход, но все же.
Василий довольно быстро освоил реставрацию, и вскоре Никонор Метлин перестал писать иконы, перестал их реставрировать, перепоручая всё своему зятю. Тот был до невероятности честен. Работу выполнял на совесть и не утаивал ни одной копейки. Так, поплевывая в потолок, Никонор зажил, дивясь судьбе, выпавшей ему на стареющую голову. Василий творил, а деньги делил пополам. Всё честно...
Неизвестно как долго продолжался бы этот альянс, если бы не снова его Величество случай. Однажды в церковь, где работал Чапаев, пришла одна старушка и попросила его реставрировать икону Николая-угодника. Василий посмотрел на лик и засомневался. Образ был совсем не виден. И тогда он предложил бабульке написать икону заново. Та подумала, но не согласилась. Она стала утверждать, что икона, мол, с Николаем-угодничком. Что так говорила ещё её прабабка, бабка и даже мать. Так что Чапаеву пришлось её реставрировать, поверив на слово.
Он честно сидел над ней около недели. И действительно стало что-то вырисовываться. Вскоре объявилась заказчица. То, что она увидела, повергло её в неистовство. В шок. У неё случился просто припадок. Когда она взглянула на икону, оттуда на неё глядел именно Николай-угодник, только в папахе и с усами. А ещё ему приписывали саблю.
Полупарализованная от ужаса бабка заорала не своим голосом и побежала жаловаться высокому начальству. К счастью, у неё в селе были свои связи...
У Василия ровно пелену с глаз сорвали. Он смотрел на своё «произведение» и не мог поверить изображению, которое на него смотрело. Каким образом такое произошло, он так до конца своей жизни объяснить и не мог. Только после этого случая ему пришлось срочным образом уезжать, так как бабулька оказалась настырной и очень мстительной. Она обещала посадить Василия за «богохульство» и грозила какими-то немыслимыми сроками каталажки.
Чапаевы очень быстро собрались в дорогу. Весной 1913 года они уехали с маленькими детьми в Симбирск. Родители их остались в Балаково. Теперь Пелагее никто не мешал вить своё уютное гнездышко. Только вот вопрос, удастся ли ей справиться одной с двумя детьми без чьей-либо помощи, в чужом городе, без друзей, знакомых и родственников?
Из Симбирска они уехали быстро. Работы было крайне мало. Для местных не хватало заработков. Что уж говорить о приезжих! И они снова на барже сплавлялись в поисках жилья, рабочего места и счастья. Остановились в Мелекессе. Там вскоре всё начало налаживаться. И дом свой сняли, и рабочие требовались, и даже младший сынок Аркадий родился. Вот оно счастье — близко, только рукой всё равно не достать. В августе, через неделю после рождения младшего сыночка началась империалистическая...
Война 1914 года, развязанная венценосными правителями, впервые в истории приняла мировой характер и незамедлительно потребовала огромных людских и материальных ресурсов.
Чапаевы снова снялись с только что насиженного места и снова отправились в путь. Только уже обратно в Балаково. Грустным и не обнадеживающим был он для Пелагеи. Она знала, что Василий уходит на фронт, знала, что жить ей придется снова со свекром и свекровью. Знала, знала, знала...
Знала и очень этого боялась. Она думала, что будущее закончилось, так и не начавшись. А вдруг Васеньку убьют?
Источник: Евгения Чапаева. Мой неизвестный Чапаев. М.: Корвет, 2005
